Во всем виноваты «Битлз»
Шрифт:
— Полностью согласен, — сказал Лёшка, — но есть некоторые нюансы.
Басист выглядел почти точно так же, как и в нанайскую эпопею, только волосы немного отрастил да был без темных очков. Видимо, те бешеные геолого-кавказские деньги, которые он заработал тогда за каких-то полтора часа, позволили ему сделать дорогостоящею глазную операцию где-нибудь в Лондоне или в Кейптауне, возглавить коллектив зрячих музыкантов и поглядывать теперь орлом то на комиссию, то на часы.
За неполные четыре песни комиссия полностью очистила подарочный стол, а дозаказывать за свои деньги не позволяла профессиональная этика — что ж, пора было закрывать
Григорий Михайлович жестом остановил музыку.
— Ну, достаточно пока. Какие будут мнения, товарищи? — И, вспомнив марочный армянский коньяк, добавил: — По-моему, убедительно.
Комиссия закивала, но Трофим Николаевич Лукомцев, человек опытный, наевший живот не на одном поколении ресторанных исполнителей, встал и, достаточно сурово глядя на уже начавших было улыбаться музыкантов, сказал:
— Есть несколько замечаний.
Трофим Лукомцев был бойцом 1-й Конной, точнее ветеринаром, почётным пожарным, а нынче заместителем директора по организационной части. Кроме того, пожилым и почти совершенно глухим человеком, но замечания высказывал каждый раз, чтоб служба мёдом не казалась и для подготовки почвы для следующих прослушиваний.
Из музыкантской культуры он знал только слово «фортепиано», делил его на две равные части и довольно сносно ими оперировал.
— У меня пожелание к вашему органисту, — сказал Трофим, поглядывая на своих неряшливых и каких-то уж особенно уродливых чёртиков. — На вашем месте во 2-й композиции, где-нибудь такте в 16-м, я бы всё-таки сыграл эдак, знаете, «форте», а вот уж в 3-й, после 20-го такта, там, пожалуйте, «пьяно»!
Гитаристы начали в ужасе озираться в поисках органа, которого в их составе не было.
Лукомцев, рассердившись, повысил голос:
— Ну, что вы молчите, я же к вам обращаюсь, — почти крикнул он не обращавшему никакого внимания на происходящее бармену, красивую кофейную машину которого он принял за электрический орган, а спокойные движения по протиранию стаканов за искромётные клавишные пассажи.
Гитаристы, ещё не пришедшие в себя, попытались было что-то сказать:
— А мы… а у нас орга-а…
И вот эта последняя «а» получилась какой-то сдавленной, потому что глазастый басист ухитрился одновременно наступить им на ногу.
— Я ему, Трофим Николаевич, сам всё время это говорю. Он у нас такой болван непонятливый. Разберёмся, в крайнем случае уволим.
— Ну зачем же так круто, — смягчился Трофим, — парень-то способный. А в общем и целом прилично.
— Я вот тут вам пакетик собрал на дорожку, — сказал басист.
— Достойная программа, — сказал Лёшка.
— Желаю творческих успехов, — сказал Михалыч.
— Растёт молодежь, — сказал Трофим Николаевич Лукомцев.
— Ах вы, мерзкие твари, слякоть отвратная, — сказал я шёпотом, имея в виду и себя.
— А ну, пошли все к чёртовой матери, убраться не дадуть, — сказала уборщица с ведром, — и ходють, и ходють, и топчуть, а некоторые напокупляют машин и на них ездивают.
Крепче за шоферку держись, баран!
«В нашем парке вы можете покататься верхом, на тройках, четверках, «пятерках» или «шестерках» с «одиннадцатым» двигателем».
Все знают, что приобрести в советское время машину честным путём мог или жулик, или академик. Я, не будучи ни тем, ни другим, насобирав
С тех пор мастера станции присутствовали на моих днях рождения, сидели на лучших местах на наших концертах, и я думал, что если соберусь крестить своих будущих детей, то крёстным отцом будет приёмщик или начальник арматурного цеха.
Расслабляться нельзя ни на день. Даже если ваша машина ездит и пока ещё всё в порядке, нужно позванивать на станцию или домой к мастеру, заезжать «по дороге» или не «по дороге», баловать свежими анекдотами, продуктами, сигаретами, пивом и воблой, то есть всячески напоминать о себе. Тогда не исключена возможность, что в случае какой-либо поломки автомобиль всё-таки починят, а не заставят ждать своей очереди на ужасных ОБЩИХ основаниях.
Добротный, но не обладающий большими средствами автолюбитель выдаёт своих дочерей замуж за работников автосервиса, переселяется на одну с ними лестничную площадку, а в идеальном случае к концу жизни сам устраивается работать на станцию, хотя бы на полставки.
Сегодня 14 марта. Неделю назад я отволок на сервис свою колымагу, в ней сломалось ВСЕ. Не само собой, конечно, сломалось, а я сильно помог.
Ехал как-то поздно вечером в районе развилки по Варшавке, там, где трамвай петлю делает. Находился в глубокой-глубокой задумчивости — всё думал: стоит выпивать за рулем или нет? И не заметил, как врезался в трамвай. Не очень сильно врезался, но испугался и стал «убегать». Повернул налево, затем направо и опять врезался в трамвай: там их как собак нерезаных. Но оказалось, что в тот же самый: он там петлю делает. Тут уж остановился совсем, а из трамвая вагоновожатая вылезает, чуть не плача: «Я что, — говорит, — вас чем-то обидела?!»
Короче, дальше неинтересно, но машину пришлось на серьёзный ремонт ставить.
А вчера вечером позвонили: «Слышь, Кошелёк, — так они меня любовно называют, — приезжай завтра с утра забирать».
И вот сегодня в 8 утра я остановил такси, плюхнулся на сиденье, вытянул ноги и начал: «Вот там, где вы меня посадили…» — это у меня сработал условный рефлекс, приобретённый ещё много лег назад.
Когда я слышу на улице «Такси, эй, такси!», я непроизвольно поворачиваю голову: очень похоже на «Максим». С ранних детских лет этот вид транспорта у меня ассоциировался с красивой жизнью и каким-то запретным плодом. Поучась в институте, я хорошо запомнил комсомольское собрание, на котором разбирали двух студентов, уличённых в частых поездках на такси. Их сильно ругали за превышение необходимой крутизны, они лениво отбрёхивались и обещали исправиться, то есть впредь выходить из машины не перед самым институтом, а за два квартала. Я тоже был крайне возмущён их безобразным поведением, но, будучи человеком свободолюбивым, решил в порядке протеста поехать домой на такси, правда, отойдя от здания института на безопасное расстояние.