Водородная Соната
Шрифт:
— Лучше запечатлеть себя так, чем вообще никак.
— Не знаю… Нет ничего забвенного — по большому счёту. Так или иначе, но со временем всё проявляется где-то…
— Вы считаете, Вилабье хотел, чтобы его помнили?
— Я думаю, не имеет значения, заботился он об этом или нет.
— Для него это имело значение, — возразила она и добавила: — Возможно, — напомнив себе, что согласно условности, которую они здесь соблюдали, он на самом деле знал этого человека, а она — нет. Хотя не то, что бы она действительно верила ему.
— Он был бы… потрясен, если бы узнал, что его помнят только за
— Ненавидел?
Иссерем — КьиРиа пожал плечами, поднимаясь и опускаясь в резервуаре.
— Он написал её в шутку, — сказал он ей, снова вытирая лицо. Сознание старика отдалялось сейчас от левиафида — гигантского морского существа, в котором он обитал всего несколько дней назад. Он был там, был тем существом, жил как это существо — плавал, спаривался и сражался с себе подобными — многие десятилетия. По его словам, он пять раз обогнул эту огромную планету. Он все еще привыкал к тому, чтобы снова стать двуногим гуманоидом, и — на данный момент — нашел наиболее удобным и утешительным лежать, плавая, в морской воде.
— Сначала, — добавил он, взглянув на девушку. — Сначала он просто ненавидел её. Потом его отношение стало… серьезнее, но всякий раз с его стороны это была критика, мрачная ирония, затянувшаяся шутка, но никогда не плод любви. Скорее ненависти. Презрения… по крайней мере.
Слова все еще сбивчиво выходили из него. Его разум изо всех сил пытался снова приспособиться к речи после десятилетий протяжного пения и передачи мыслей и чувств с помощью уникальных, хотя и сложных звуковых образов. Время от времени он запрокидывал голову и открывал рот насколько мог широко, как бы зевая. Безмолвно. Эти эффекты должны были продлиться несколько дней, сказали ему медики; глубокие, примитивные уровни его существа были взбудоражены тем, что интерпретировали как своего рода слепоту, периодически возвещая о себе подобными атавистическими всплесками.
Как он сам определил это — чем-то вроде эха.
— …реакция, которую разделяло большинство слушателей, — продолжал КьиРиа. — Я был на его первом… представлении, — он закрыл глаза, вспоминая. — Это было ужасно.
Коссонт нахмурилась.
— Я думала, его первое выступление было триумфальным.
— Аудитория… академиков, — КьиРиа, казалось, не воспринял её слов. — И каждому из них были вручены… копии… партитуры.
— Насколько мне известно, результат был впечатляющим.
— Не отрицаю. Однако я был на первом… публичном выступлении.
— О…
— Реакция оказалась… смешанной. Некоторые люди ненавидели это…
Коссонт снисходительно улыбнулась.
Иссерем-КьиРиа мог быть любого возраста, подумалось ей, если судить по его коже. Она была очень гладкой, но в то же время какой-то …замшелой. Выражение лица было самым непроницаемым из всех, с какими она когда-либо сталкивалась, хотя, конечно, они принадлежали к разным видам: она не ожидала, что сможет прочитать выражение лица инопланетянина, даже если тот был частью обширного метавида гуманоидов. Генетически он относился к млекопитающим — у него даже имелись рудиментарные соски на груди, выглядевшие как пара болезненных укусов насекомых. Очевидно, это было то самое тело, в
По его словам, он провел всю свою жизнь, базируясь в этом единственном гуманоидном теле, скитаясь по Культуре и за ее пределами, преимущественно среди остатков породивших ее цивилизаций — включая цивилизацию гзилтов, хотя они так и не сподобились присоединиться. Он наблюдал за стагнацией гзилтов, в то время как Культура превращалась из капризного, ветхого собрания разрозненных обществ — некоторые из них практически не разговаривали друг с другом — в целенаправленно однородную и вместе с тем разнообразную, постоянно расширяющуюся формацию, неуклонно двигаясь к той известности и могуществу, которыми теперь обладала.
На протяжении всего времени он брал то, что он называл случайными отпусками в других формах, как внутри Культуры, так и вне её: он был птицами, рыбами, животными, машинами, инопланетянами дюжины разных типов и полов, в некоторых случаях на протяжении столетий. Тем не менее, он всегда возвращался в то самое первое, постоянно обновляющееся гуманоидное тело, его воспоминания освежались, а вкус и аппетит омолаживались. И поиск был непрестанным: он никогда не успокаивался и никогда не возвращался туда, где вырос, — где бы ни было это место (где именно он отказался ей сказать).
Затем, в течение последних нескольких десятилетий — преследуя внезапно взыгравший в нём интерес к звуку, превыше всех иных чувств — он был левиафидом здесь, в водном мире Перитч IV, его голос был мощным, разрывающим океан воплем, импульсно направленным взрывом подводного звука, способным распространяться на тысячи километров или превращать в порошок мелких морских животных, убивая их мгновенным сокрушительным давлением. Коссонт понятия не имела, какие ощущения он испытывал при этом.
– “Соната” — не просто самое известное произведение Вилабье, — сказала она. — Это его самая сложная работа. Особенно для своего времени. Да и впоследствии многие критики считали и считают его лучшим, во многих отношениях непревзойдённым.
— Тем не менее, он… ненавидел её, — настаивал Иссерем — КьиРиа. — Он написал… центральную часть, чтобы доказать, как легко писать такую… математическую… программную музыку, но в ней не было… любви. И мелодии.
— Мелодия — это еще не все.
— Ничто не существенно, не так ли? — Он посмотрел на нее, снова вытирая лицо. — Тогда он понял, что даже в рамках своей… диктаторской, последовательной логики произведение было незаконченным и представляло собой лишь частичную критику того, что он ненавидел, поэтому он решил… завершить его и сделал это.
Иссерем — КьиРиа выглядел задумчивым, уставившись на клочок неба, видимый за трепещущим куполом наверху, защищающим их от палящего тропического солнца.
— Возможно, это была… ошибка Тика, — тихо размышлял он. Он назвал Вилабье «Тик», что являлось сокращением от Тикрина, имени композитора. Коссонт заметила, что он впервые сделал это. И, как ей показалось, в такой фамильярности сквозило некое притворство.
— …Кажется, он начал воспринимать свою шутку слишком серьезно. — Он посмотрел на нее. — Я пытался предупредить его.