Водородная Соната
Шрифт:
— Вы знали его, когда он писал сонату? — спросила она, отхлебнув из стакана, стараясь говорить нейтрально, не выдавая своего скепсиса.
— Мы встречались несколько раз… пока он писал её. Я был… — он изящно махнул рукой из воды, роняя капли на плещущуюся воду, — … одним из тех культурных атташе, знаете ли.
Она кивнула.
— Я даже помог ему.
— ?
— О, не с музыкой… как таковой. — Старик улыбнулся. — С сопоставлением. С соответствием каждой ноты высокоуровневым глифам в марайне.
Марайн был языком Культуры, используемым поныне. Она сочла вежливым выучить его для визита по обмену;
— Марайн был уже тогда в ходу? — спросила она.
— Культура… имела свой язык гораздо раньше, чем начала отсчёт своего существования.
— Вы сопоставляли…
— Каждая нота к многомерному глифу.
— В Марайне?
— В разговорной версии… сетка три на три, используемая для формирования письменной… отображаемой версии, — это просто — базовый уровень фрактала, бесконечно масштабируемый многомерный дескриптор. Есть более сложные пласты.
— В самом деле? Помимо нонарного?
Он выглядел огорченным.
— Нонари… неверны. На самом деле это двоичный файл, расположенный в… сетке три на три. Но да. Три на четыре, четыре на четыре… три в кубе, четыре в кубе… и так далее. Только Разумы способны понять версии в нескольких дополнительных измерениях. Они могут удерживать все слова, которые составляют эти глифы, в своём… сознании. — Он посмотрел на нее. — В конечном счете, это можно так описать. Всю вселенную, вплоть до каждой последней частицы, луча и события можно было бы сжать в один глиф, одно… слово.
— Довольно таки длинное слово.
— Безнадежно длинное. Потребуется целая жизнь Вселенной, чтобы сформулировать его. Но тем не менее.
— И какой в этом был смысл? — спросила она. — В сопоставлении заметок с глифами?
— Понятия не имею, — признался старик, улыбаясь. — Но дело в том, что… Соната Водорода — это… продуманная, намеренная атака на композицию, которую она же и представляет. Он, Тик… ненавидел конфликтную, атональную музыку. По сути, он высмеивал её, показывая, как… легко её писать… и как трудно — по крайней мере, обычному существу, человеку — слушать. Теперь же она то, за что его больше всего помнят. — Он снова пожал плечами. — Такова судьба, как говорится. — Он посмотрел на море и затем тихо добавил: — Не следует мешать форму… со смыслом…
Она начала просыпаться, ощущая себя странно, одновременно тяжелой и невесомой. В ушах шумела кровь. Что-то сильно давило ей на плечи. Всё вокруг казалось до отвращения неправильным.
— Что это было? — спросил знакомый голос, звучавший приглушенно, едва слышный из-за непрестанного грохота в ушах.
— Дополнительная сущность потенциально находится на борту, — небрежно объявил другой голос — низкий — Сканирование. Выявлено: искусственная конструкция, личная.
— Кто это? — спросил приглушенный голос.
Теперь Коссонт узнала его: Пиан. Хотя, преследуя эту мысль, она все еще немного не понимала, кем или чем был «Пиан». Что-то близкое, связанное с привязанностью и раздражением. Это было максимум
— Паринхерм, Эглиль, — произнес мужской голос. — В симуляции.
Ей казалось, что кто-то сидит на ее плечах. Может быть, не взрослый человек, а ребенок. Кроме того, кто-то тянул ее за ноги и руки. За все… четыре руки. Их должно быть четыре? О, да, у нее было четыре руки в эти дни, в течение многих лет.
Она открыла глаза. Изображение двоилось. Что-то совсем маленькое, тесное. Образы слились воедино, став целым.
Мужчина, сидевший напротив, повернулся и посмотрел на нее. Андроид. Он был андроидом. Рядом с ним сидел человек, одетый во что-то серебристое. Андроид протянул руку над его головой, что-то сделал и упал на потолок, вывернувшись в процессе, приземлившись в итоге на четвереньки. На потолке, казалось, покоились какие-то вещи.
Коссонт задумалась об этом.
Потом она поняла, что лежит вверх ногами. Весом на ее плечах был ее собственный вес. Ощущения понемногу возвращались. Она чувствовала боль, сконцентрированную где-то в области груди, и легкую тошноту, что было не плохим признаком — лучше, чем если бы она вообще ничего не чувствовала.
Андроид постукивал по боку бронированного шлема солдата. Броня солдата превратилась в зеркало, отражая окружающую скудную обстановку.
— Привет? — сказал андроид, не прекращая попыток достучаться до неподвижной фигуры. — Привет? Вы на связи? Нет? — Он постучал еще раз, затем отступил. — Выглядит мёртвым, — объявил он слегка озадаченно.
Солдат висел странно, слишком свободно. Его карабин, тоже сверкающий, был сдвинут к защитной лицевой пластине.
Коссонт почувствовала боль теперь уже во всем теле. Она наклонила голову — мышцы шеи ныли, — пытаясь разглядеть кнопку, которая освободит ее от ремней. Полностью повернуть голову не получалось — что-то мешало, какое-то массивное ожерелье. Она нащупала застёжку, но движение тотчас отозвалось болью, руки безвольно повисли.
Как почти все гзилты, она родилась со сложной системой управления болью, генетически привитой поверх той, что предоставила природа, заглушавшей древние, дикие ощущения, гнездившееся в кончиках животных нервов, и она в достаточной мере понимала, как работает весь этот процесс, чтобы знать простое правило — если вы делаете что-то, причиняющее вам боль, вы должны прекратить это делать. Поэтому она остановилась.
— Не могли бы вы помочь мне? — обратилась она к андроиду.
Он подошел к ней, присев. Даже в перевернутом виде его тело выглядело слишком большим, выпирающим из-под полковничьей куртки, местами порванной.
— Чем я могу помочь вам? — спросила машина.
— Помогите мне спуститься. Поймайте меня. Пожалуйста.
— Конечно. — Он потянулся ей под голову, что-то щелкнуло, и она упала на несколько сантиметров, прежде чем руки андроида обхватили ее за талию. Он развернул ее и усадил на пол, который раньше был потолком.
— Спасибо, — сказала она ему.
— Не за что. — Он улыбался, как ребенок. — У вас четыре руки, — заметил он.
— Так и есть, — согласилась она, осторожно потирая их и морщась. Она посмотрела на солдата, неподвижно висевшего над ней, и увидела свое собственное лицо, искаженное его доспехами. — Ты сказал, что он мертв?