Воды слонам!

Груэн Сара

– И чем же ты собирался здесь заняться? – спрашивает Дядюшка Эл, поднимая со стола рюмку и выпивая ее содержимое одним глотком. Откуда ни возьмись появляется официант и вновь ее наполняет.

– Я могу делать что угодно. Но, если можно, я бы хотел работать с животными.

– С животными, – повторяет он. – Слышал, Август? Парнишке охота работать с животными. Небось, воду для слонов носить хочешь, а?

Граф недоуменно поднимает брови.

– Но сэр, у нас ведь нет…

– Заткнись! – кричит Дядюшка Эл, вскакивая на ноги. Рукавом

он задевает рюмку, и та падает на пол. Он смотрит на нее, сжав кулаки, и лицо его наливается кровью. Сжав зубы и испустив долгий, нечеловеческий вопль, он принимается методично топтать стекло.

Все молчат, только и слышно, что постукивание колес. Официант опускается на колени и собирает осколки.

Глубоко вдохнув, Дядюшка Эл отворачивается к окну, заложив руки за спину. Когда он вновь поворачивается к нам, лицо его обретает прежний цвет, а на губах играет ухмылка.

– Так вот что я тебе скажу, Якоб Янковский, – с отвращением выговаривает он мое имя. – Я таких встречал тыщу раз, не меньше. Да я тебя насквозь вижу. Что же у нас случилось? Поссорился с мамочкой? Или решил поразвлечься между семестрами?

– Нет, сэр, ни в коей мере.

– Да какая мне, к черту, разница, что там у тебя. Если я дам тебе работу в цирке, ты же тут и недели не продержишься. И даже дня. Цирк – та еще махина, тут выживают только самые стойкие. Но что-то ты не кажешься мне стойким, а, мистер Студент?

Он пялится на меня так, словно хочет добиться ответа.

– А теперь пошел вон! – говорит он, отмахиваясь от меня рукой. – Граф, выкини его с поезда. Только дождись красного сигнала семафора – я не хочу, чтобы у меня были неприятности из-за маменькина сыночка.

– Постой-ка, Эл, – говорит, ухмыляясь, Август. Вся эта история явно его развеселила. Он поворачивается ко мне: – Он прав? Ты студент?

Я чувствую себя теннисным мячиком.

– Бывший.

– И что же ты изучал? Наверняка ведь что-то из области изящных искусств? – глумится он, и глаза у него аж светятся от удовольствия. – Румынские народные танцы? Литературно-критические труды Аристотеля? А может, мистер Янковский, вы у нас дипломированный аккордеонист?

– Я изучал ветеринарию.

В мгновение ока выражение его лица полностью меняется.

– Ветеринарию? Ты ветеринар?

– Не совсем.

– Что значит «не совсем»?

– Я не сдавал выпускных экзаменов.

– Почему?

– Просто не сдавал, и все.

– Но ты полностью прослушал курс?

– Да.

– А в каком университете?

– В Корнелле.

Август и Дядюшка Эл переглядываются.

– Марлена говорила, что Серебряный приболел, – произносит Август. – Просила меня передать антрепренеру, чтобы пригласил ветеринара. Не понимает, что антрепренер всегда сваливает первым, такая уж у него работа.

– И что ты предлагаешь? – спрашивает Дядюшка Эл.

– Пусть мальчик утром его посмотрит.

– А куда мы его денем на ночь? У нас же и так нет места, –

он хватает из пепельницы сигару и принимается постукивать по ней пальцами. – Может, отправим с квартирьерами?

– А может, пусть лучше спит в вагоне для лошадей?

Дядюшка Эл хмурится.

– Что, с Марлениными лошадками?

– Ну да.

– Там, где у нас раньше были козлы? И где сейчас спит этот… ну, как же его… – он щелкает пальцами. – Стинко? Кинко? Ну, клоун с собакой?

– Именно, – улыбается Август.

Август ведет меня через спальные вагоны для рабочих, пока мы не оказывается на маленькой площадке, за которой следует вагон для лошадей.

– Ты твердо стоишь на ногах, Якоб? – снисходительно интересуется он.

– Думаю, да, – отвечаю я.

– Вот и славно, – и без лишних слов он, склонившись пониже, хватается за какой-то выступ сбоку от вагона и легко взбирается прямо на крышу.

– Господи Иисусе! – восклицаю я, беспокойно глядя сперва туда, где исчез Август, а потом вниз, на стык между вагонами и на мелькающие под ним рельсы. Поезд резко поворачивает, и я, тяжело дыша, выбрасываю вперед руки, чтобы не упасть.

– Ну, давай же! – доносится откуда-то сверху голос.

– Но как, черт возьми, вам это удалось? За что вы хватались?

– Там лесенка. Вон там, сбоку. Наклонись и вытяни руку – не промахнешься.

– А если промахнусь?

– Тогда, думаю, нам придется попрощаться.

Я робко приближаюсь к краю площадки и вижу самый уголок тонкой железной лестницы.

Приглядевшись, я вытираю руки о штаны. И прыгаю вперед.

Правой рукой мне удается зацепиться за лесенку. Я отчаянно хватаю воздух левой, пока не дотягиваюсь и ею. Подтянув ноги к ступенькам, я висну на лесенке и пытаюсь перевести дух.

– Ну, давай же, давай!

Август смотрит на меня сверху вниз, ухмыляясь, а волосы его развеваются на ветру.

Мне наконец удается вскарабкаться на крышу, и Август, подвинувшись, уступает мне место, и, когда я сажусь, кладет мне руку на плечо.

– Повернись. Хочу тебе кое-что показать.

Какой же он длинный, этот поезд! Тянется вдаль, словно гигантская змея, а сцепленные вагоны повизгивают и выгибаются на повороте.

– Красота-то какая, верно, Якоб? – говорит Август. Я оглядываюсь и вижу, что он смотрит горящими глазами прямо на меня. – Хотя, конечно, моя Марлена куда красивее, а? – он прищелкивает языком и подмигивает.

Не успеваю я ответить, как он вскакивает и принимается отбивать чечетку прямо на крыше вагона.

Вытянув шею, я пересчитываю вагоны для лошадей. Их не меньше шести.

– Август!

– Что? – спрашивает он, останавливаясь.

– А в каком вагоне Кинко?

Он внезапно приседает.

– Вот в этом самом. Что, повезло тебе, малыш?

Подняв вентиляционную крышку, он исчезает.

Я поскорее встаю на четвереньки.

– Август!

– Ну, что тебе? – доносится из темноты.