Воды слонам!

Груэн Сара

Тарелка летит через весь стол и падает на пол.

Вызывают доктора Рашид. Она присаживается на край моей постели и задает вопросы, на которые я стараюсь отвечать вежливо. Но я так не люблю, когда со мной обращаются как с последним идиотом, что, боюсь, веду себя несколько раздражительно.

Полчаса спустя она просит сиделку выйти с ней в коридор. Я пытаюсь расслышать, о чем они говорят, но мои старые уши, хоть и достигли поистине непристойных размеров, не улавливают ничего, кроме отдельных обрывков: «тяжелая, тяжелая депрессия…»

и «проявляющая себя в агрессии, что нередко бывает у пациентов пожилого возраста…».

– Послушайте, я же не глухой! – кричу я из постели. – Только старый.

Доктор Рашид бросает на меня недоуменный взгляд и берет сиделку под локоток. Они удаляются по вестибюлю, и я перестаю их слышать.

Вечером в моем бумажном стаканчике появляется новая таблетка. Я замечаю ее, только высыпав все содержимое стаканчика на ладонь.

– А это еще что такое? – интересуюсь я, разглядывая ее со всех сторон, а потом переворачиваю и смотрю, что у нее на обороте.

– Где? – спрашивает сиделка.

– Вот, – я тычу в непонятно откуда взявшуюся таблетку. – Вот эта, справа. Такой раньше не было.

– Это «Элавил».

– А от чего она?

– Чтобы вы лучше себя чувствовали.

– От чего она? – повторяю я.

Она не говорит. Я смотрю на нее в упор.

– От депрессии, – наконец отвечает она.

– Я не буду ее принимать.

– Мистер Янковский…

– У меня нет депрессии.

– Эту таблетку прописала доктор Рашид. Она…

– Вы хотите меня одурманить. Чтобы я превратился в смирную желеядную овечку. Но уверяю вас, я не буду ее принимать.

– Мистер Янковский, у меня еще двенадцать пациентов. Прошу вас, примите наконец свои таблетки.

– А я думал, мы не пациенты.

Все до единой черты ее лица заметно напрягаются.

– Я приму все, кроме этой, – говорю я, сталкивая таблетку с ладони. Она летит и приземляется на пол. Остальные я закидываю в рот.

– А где вода? – я невольно коверкаю слова, пытаясь удержать таблетки на языке.

Она подает мне пластиковый стаканчик, поднимает таблетку с пола и уходит в уборную. Я слышу звук спускаемой воды. И вот она снова здесь.

– Мистер Янковский, сейчас я принесу вам еще таблетку «Элавила», а если вы не станете ее глотать, позову доктора Рашид, и она пропишет вам укол. Так или иначе, но «Элавил» вы примете. Вам решать, каким именно способом.

Когда она снова приносит таблетку, я ее честно глотаю. Через четверть часа мне делают укол – не «Элавил», что-то еще, но все равно это нечестно, ведь я же принял их чертову таблетку.

Минута-другая – и вот я уже смирная желеядная овечка. Может, и не желеядная, но, во всяком случае, овечка. Впрочем, я еще помню, из-за чего меня постигла эта участь, и понимаю, что принеси кто-нибудь сейчас их желе в оспинках и прикажи его съесть, я бы съел.

Что они со мной сделали?

Я цепляюсь за свой гнев всеми фибрами души, чудом удерживающейся

в этом разрушенном теле. Но гнев отступает, словно откатывающаяся от берега волна. Я отмечаю сей прискорбный факт и понимаю, что мой разум погружается в сон. Сон уже давно здесь, он ждет своего часа и постепенно вступает в права. Я перестаю сердиться, сейчас это не более чем условность – лишь думаю, как бы не забыть разозлиться завтра с утра пораньше. А потом позволяю дремоте себя одолеть – все равно ее не перебороть.

ГЛАВА 6

Поезд со стоном тормозит. Еще несколько мгновений – и огромный железный зверь, испустив последний протяжный крик, вздрагивает и останавливается.

Кинко отбрасывает одеяло и вскакивает. Росту в нем не больше четырех футов, а то и меньше. Он потягивается, зевает, причмокивает и принимается чесать голову, подмышки и промежность. Собака прыгает у его ног, бешено виляя обрубком хвоста.

– Иди сюда, Дамка, девочка моя! – говорит он и берет ее на руки. – Хочешь погулять? Дамка хочет погулять?

Он целует собаку в коричнево-белый лоб и пересекает комнату.

Я смотрю на него из угла, со своей скомканной попоны.

– Кинко?

Если бы он не хлопнул дверью с такой сокрушительной силой, я бы подумал, что он меня не слышал.

Мы стоим на запасных путях прямо за Передовым отрядом, который, судя по всему, здесь уже не первый час. Палаточный город уже воздвигнут, к радости слоняющихся вокруг зевак. На крыше Передового отряда сидит целая куча ребятишек, наблюдающих за происходящим горящими глазами. Их родители толпятся внизу, держа за руки малышей и показывая им понаехавшие в город чудеса.

Из спальных вагонов основного состава вылезают рабочие, зажигают сигареты и тянутся через площадь к кухне. Оранжево-синий флаг полощется на ветру, а из котла поднимается пар – стало быть, завтрак уже ждет.

Из куда более удобных спальных вагонов в хвосте поезда выбираются артисты. Налицо иерархия: чем ближе к хвосту, тем лучше вагоны. Из вагона прямо перед тормозным выходит сам Дядюшка Эл. А мы с Кинко, невольно замечаю я, ближе всех к тепловозу.

– Якоб!

Я оборачиваюсь. Ко мне спешит Август. На нем накрахмаленная рубашка, подбородок чисто выбрит, а прилизанные волосы явно несут на себе следы расчески.

– И как у нас сегодня дела, мальчик мой?

– В порядке, – отвечаю я. – Только подустал.

– А наш маленький тролль тебя не донимал?

– Нет, нисколько.

– Вот и славно, – он потирает руки. – Ну что, пойдем взглянем на лошадку? Вряд ли там что-то серьезное. Марлена так с ними нянчится! А вот и она. Поди-ка сюда, дорогая! – кричит он. – Хочу познакомить тебя с Якобом. Он твой поклонник.

Я чувствую, как краснею.

Она останавливается рядом с Августом и улыбается мне, едва только тот отворачивается к вагонам для перевозки лошадей.