Военкор
Шрифт:
Офицеры молча писали в блокнотах приказы, вопросов никто не задавал.
— Что с ПЗРК? — спросил Сопин.
— Четыре расчёта наготове. Один прикрывает северный сектор, три на южной стороне.
Судя по настрою нашего командования, у офицеров было чёткое понимание — так просто противник не отступит от аэродрома. И Сопин, понимая это, хотел встретить следующую атаку уже в полной боевой готовности.
Я краем уха услышал, что колонна техники должна подойти вот-вот.
— Держимся до их прихода, — распорядился
Когда основные приказы были отданы, обстановка в подвале слегка разрядилась.
Сопин устало выпрямился, проводя рукой по лицу, смахивая пыль и пот, от чего на его лбу остались разводы грязи. Начали обсуждать другую острую проблему, которую следовало незамедлительно решать.
— У нас здесь гражданские, — сказал Сардар.
— Сколько их? — спросил Сопин.
— Около тридцати человек, — ответил Сардар. — Рабочие, персонал. Большинство спрятались в подвале одного из зданий, когда начался штурм.
— Так, — тихо сказал Игорь Геннадьевич. — Держать их здесь нельзя. Нам не нужна гуманитарная катастрофа. Они попадут под огонь своих же. Мы не с гражданскими воюем.
Сопин помолчал, пожёвывая губу. Ища решение, повернулся к Сардару.
— Есть грузовик на ходу?
— Один, — кивнул сириец. — На ремонтной площадке стоял, но на ходу. Бензина хватит километров на 50.
— Достаточно, — задумчиво сказал Сопин. — Дадим им грузовик. Пусть выезжают в направлении Цфата. Там их израильтяне встретят.
Он обернулся к офицеру связи.
— Связь с южной группой держим постоянную. Передайте, что будут гражданские выдвигаться на юго-запад. Не стрелять, опознавательный сигнал — белая тряпка на антенне.
Офицер тут же уткнулся в рацию, передавая команды.
— Сопровождение? — уточнил Сардар.
Сопин задумался, глядя на карту.
— Без. Наша задача — удержать аэродром, а не конвоировать беженцев.
Я молча слушал. Аэродром был не до конца зачищен, вокруг шли бои, и каждый автомат был на вес золота. Поэтому прямо сейчас вопрос эвакуации был действительно вторичен. Будь я на месте Сопина, то поступил бы точно так же.
Игорь Геннадьевич, заслушав доклад по рации, вновь вернулся к карте и упёрся кулаками в один из ящиков.
— Через десять минут колонна выходит. Гражданских выведите к грузовику. Проверить, чтобы без оружия и без скрытых передатчиков. И долго на открытой местности не держать, чтоб наши позиции не запомнили. Будем надеяться, что их свои же не расстреляют в дороге.
Сардар молча кивнул и сразу ушёл к своим подчинённым. Приказ был отдан, и теперь оставалось только ждать, пока машина с гражданскими тронется.
Сопин повернулся ко мне.
— А вы не так-то просты, как я думал, товарищ Карелин. Молодец! — пожал он мне руку.
— Спасибо, командир.
— Тебе нужно улетать. Думаю, что снял ты достаточно,
Я покачал головой, отказываясь от эвакуации.
—
— Как и везде.
Сопин чуть заметно вскинул бровь, но промолчал.
Севе принесли воду. Он жадно осушил бокал. В медпункт он отказался идти наотрез. Но я видел, что ему становится только хуже, и судя по его раскрасневшемуся лицу, у Севы поднялась температура.
— Так, сейчас пойдём в медпункт. Возражения не принимаются, в таком состоянии ты не боец, — отрезал я.
Подставил плечо Севе, и мы вышли из подвала командного пункта. Медпункт развернули в старом техническом блоке. Дверь в него была распахнута настежь.
Ещё на входе я учуял приторный запах крови вперемешку с резким запахом йода, спирта и прочей химией.
На столах и больших ящиках лежали раненые. В основном сирийцы, принявшие на себя первый удар. Бледные лица, забинтованные головы, окровавленные руки и ноги, изуродованные обожжённой кожей тела.
— Всё. Этого на погрузку. И побыстрее. Вертолёты ждать не будут, — торопил двоих бойцов доктор.
Многие были без сознания, те кто был в чувствах, стонали, и прижимали руки к местам ранений. Пока ещё немного, но были те, кому уже успели оказать первую медицинскую помощь.
Я усадил Севу, который уже практически не разговаривал. В углу, возле перевёрнутого стола, работал наш советский медик лет тридцати. Закатав рукава, в окровавленном халате, мало походившим на стерильный, он осматривал очередного бойца. Работал быстро и уверенно, бинтуя раненому бойцу грудную клетку.
— Держись, брат, яйца целы и отлично, — он обращался к бойцам с невозмутимым видом, будто ремонтировал технику на СТО.
И ведь помогало. Сириец, не понимая слов, уловил интонацию и слабо усмехнулся.
По помещению бегали двое молодых санитаров сирийцев, помогавших чем могли. Парни приносили воду, убирали использованные бинты и носилки. Красавчики, тут не прибавить, не убавить.
На раскладном столе в углу я заметил тяжелораненого бойца. У него практически не было лица, всё было в ожогах. Но он всё ещё был жив, цеплялся за жизнь с тем же упрямством, с каким мы взяли аэродром.
Я снова начал снимать. Конечно, не раны и увечья парней, а работу доктора. Того, кто может сутками стоять рядом с операционным столом и вытащить человека с того света.
— Зажим. Вот так, — проговаривал доктор.
Работы было столько, что наш медик даже не поднял на меня глаз.
— Если пришёл не с пулей в заднице — не мешай. Лучше воды принеси.
Я снял ещё минуту и уже собирался выйти. Но из-за угла появился Гиря, бледный, с перебинтованным плечом, но всё ещё на ногах. На нём повис ещё один раненый. Боец, бледный, как простыня, лишился ступни, штанина была пропитана кровью, выше колена артерию перетягивал жгут.