Военно-морской шпионаж. История противостояния

Хухтхаузен Питер

Это случилось в период кампании открытости, которую проводил советский президент Михаил Горбачев, и, несмотря на попытки ВМФ утаить подробности происшествия, обрывки информации появились в московских газетах и на экранах национального телевидения. В конце концов, были обнародованы подлинные факты о случившемся, и репутация верхушки советского ВМФ оказалась запятнанной. Через четыре дня после гибели лодки представитель Северного флота выступил по национальному телевидению и успокаивающе заявил, что на борту лодки ядерного оружия не было и что реактор лодки безопасно остановлен. Через два для ВМФ заявил, что на самом деле в носовом торпедном отсеке лодки было две торпеды с атомной боевой частью. Вскоре после этих неуклюжих действий было расформировано политическое управление советского ВМФ, оказавшееся жертвой реформ, которые проводил Горбачев.

Он ломал параллельную командной политическую структуру во всех Вооруженных силах СССР. В конце концов политический комиссар, замполит, «умер». Питер Хухтхаузен был в то время военно-морским атташе США в Москве (с 1997 г. по 1990 г.), и ниже следует его рассказ о том, что же случилось холодным апрельским днем 1989 г.

«Атомная подводная лодка «Комсомолец» (К-287), имевшая титановый корпус, была революционным новшеством в семействе атомных подводных лодок. Она воплотила в себе новейшие достижения советской технологии строительства атомных подводных лодок и мота погружаться на глубину более 1000 метров. Лодка выполняла боевую задачу в северной части Норвежского моря, когда на ней случился пожар. Пожар возник из-за возгорания гидравлической жидкости в механизме управления рулем направления, он так и не был потушен. Когда скачки напряжения воспламенили катушки сервоприводов, пожар быстро перекинулся еще на пять отсеков. Команда не сумела изолировать пожар, в особенности после того, как лопнула линия подачи воздуха высокого давления и сжатый воздух начал раздувать пламя. Высокие температуры вызвали возгорание краски на оборудовании и плавление защитных противогазов, сделанных из резины, прямо на лицах членов команды. Многие моряки получили отравления, когда избыточное давление в одном горящем отсеке погнало угарный газ (окись углерода) в систему аварийного дыхания лодки, к которой через гибкие дыхательные шланги были подключены некоторые участники тушения пожара.

Через несколько минут после начала пожара лодка всплыла с глубины 150 метров, но она беспомощно болталась на поверхности, пока команда боролась с огнем. Неожиданно взорвались баллоны с кислородом и емкости со смазкой, что вызвало разрушение прочного корпуса и привело к интенсивному затоплению лодки. Сначала лодка медленно оседала в воду, а потом быстро затонула; первой ушла под воду корма лодки. Спасатели еще не прибыли. Большая часть команды «Комсомольца» прыгала в арктическую воду без спасательного снаряжения, когда лодка была еще на поверхности моря.

Командир подводной лодки капитан 2-го ранга Евгений Ванин оставался на подводной лодке и предпринимал героические усилия по спасению тех, кто оставался на борту тонущей лодки. Большинство из сорока двух погибших членов экипажа погибли от переохлаждения в ледяной воде».

Через полгода после гибели «Комсомольца» кэптен П. Хухтхаузен побывал с визитом на борту атомного крейсера «Киров» в Североморске. Из разговора с медицинским персоналом крейсера я узнал, что «Киров» был первым военным кораблем, прибывшим к месту гибели «Комсомольца» и подобравшим из ледяной воды несколько человек команды подводной лодки. Двое из спасенных, которых осмотрел корабельный доктор и не выявил у них никаких нарушений здоровья, внезапно скончались. После медицинского осмотра они плотно поели, закурили сигареты и глубоко затянулись. По словам доктора, эти двое надышались дыма, что не было установлено в ходе медицинского осмотра. Другие спасшиеся говорили о надувных плотиках, которые после сброса с самолетов-спасателей сразу же затонули, и о специальной одежде, которая оказалась дырявой и пропускала ледяную воду. Еще более жутким был рассказ о том, что аварийная спасательная камера подводной лодки оказалась неисправной. По словам корабельного доктора, который занимался лечением единственного из пятерых, выжившего в этой стальной клетке, которая поднялась на поверхность, это было ужасно.

Врач с «Кирова» оказался замечательно интеллигентным молодым человеком, он волновался, рассказывая мне эту историю. Не знаю, что заставило его так переживать — то ли ужасные воспоминания, то ли тот факт, что он рассказывает подробности военно-морскому офицеру Соединенных Штатов. Доктор был сухощавым мужчиной, на вид ему можно было дать тридцать с чем-то лег, волосы на его голове были смяты, словно он только что стянул свитер. Он носил очки с такими толстыми стеклами, что его увеличенные диоптриями глаза казались слишком большими для его лица. Глядя на него, я мог разглядеть сквозь толстые

стекла поры на его бровях; линзы стекол, в свою очередь, были настолько заляпаны, что я удивился про себя, что он может видеть в таких очках. В первые минуты нашей встречи доктор просто смотрел на меня широко открытыми глазами, привыкая, очевидно, к мысли, что он разговаривает с одетым по форме офицером ВМС США и вес это происходит на борту советского крейсера, в его медицинском кабинете. Убедившись, что кроме нас в лазарете никого нет; доктор потянул меня за руку вглубь помещения: «Вы первый американец, с которым я встречаюсь, — сказал он. — Но вы не похожи на капиталиста».

Доктор закончил свои слова несколькими однотонными звуками, словно оп что-то напевал про себя с закрытым ртом. Пока я размышлял, стоит ли мне радоваться, что я не похож на капиталиста, доктор провел меня дальше в изолятор и предложил мне сесть рядом с пустой койкой. «Я хочу вам кое-что рассказать, хм-хм. Важно, что вы это услышите. Я думаю, вы доложите куда следует о том, что я расскажу, ведь атташе являются разведчиками, да?» Он использовал русское слово «разведчик», которое имеет широкий смысл — от собственно разведчика до информатора. Доктор казался сгустком нервов и то и дело поглядывал на дверь, за которой скрывался коридор. Я размышлял над ответом, а доктор тем временем налил мне чашку чаю. Потом он налил себе, уселся на краешек маленького серого стола и начал свой рассказ.

«Вы знаете, что мы прибыли на место происшествия сразу после того, как «Комсомолец» ушел под воду, и забрали нескольких оставшихся в живых из воды и с торгового судна, которое также прибыло в этот район? Вот, — продолжал он, добавляя почти после каждого слова свое «хм-хм», — командир «Комсомольца» Евгении Ванин оставался на лодке, когда она вдруг начала тонуть. Ванин был храбрым человеком. Пока все остальные старались спасти себя, он пытался спасти тех, кто оставался в лодке и собирал их в спасательной камере — даже тоща, когда лодка камнем шла на дно. Из пятерых человек, которые поднялись на поверхность в спасательной камере, в живых остался только мичман Слюсаренко».

Все время, что доктор рассказывал мне о единственном спасшемся в спасательной камере, он вертел стаканом, который находился в металлическом подстаканнике.

«Когда Слюсаренко лежал здесь, — доктор ткнул пальцем в сторону небольшой кровати, стоявшей позади его ступа, — то рассказывал мне, как командир лодки Ванин отыскал четверых человек, тоже остававшихся на лодке, и помогал им карабкаться на руках и коленях к спасательной камере. Напомню, лодка тонула не с ровным килем, поэтому им пришлось ползти вверх по проходам, цепляясь руками за что попадется, потом перебираться через козырьки люков и открывать люки, которые были у них над головами. Вы можете представить такое?»

«Когда они забрались в спасательную камеру, другой офицер, Юдин, и мичман Черников закрыли нижний входной люк камеры. Командир приказал Юдину подготовить камеру к отделению от корпуса лодки. Буквально перед попыткой отделения они услыхали бешеный стук по нижнему люку камеры. Еще кто-то, скорее всего, инженер лодки, пытался попасть в спасательную камеру через закрытый люк. Те, кто уже был в камере, попробовали снова отрыть нижний люк, но не сумели этого сделать. Камера уже набрала несколько кубометров воды, которая закрывала нижний люк, делая его практически неподъемным».

Доктор рассказывал, как будто он сам находился сейчас в этой спасательной камере, и все быстрее вертел чайным стаканом в подстаканнике. «К ужасу тех, кто находился внутри камеры, они продолжали падение вместе с лодкой. Они все еще не могли отделиться от лодки. Юдин еще раз потянул рукоятку отделения камеры от лодки, и опять ничего не произошло. «Как она работает? — закричал он».

«Читай инструкцию», — ответил командир.

«Представляете? — спросил доктор, уставившись на меня дикими глазами. — Они ни разу не практиковались со спасательной камерой. Они тонули и читали инструкцию! По совершенно необычной предусмотрительности, инструкция висела рядом с рукояткой отделения. Представляете? — повторил доктор. — На лодке пожар, они идут на дно, и бедняге Юдину приходится все бросить и читать инструкцию. — Доктор немного заикнулся в конце этого предложения. — Хуже всего, что стук в нижний люк продолжался... и отсеки лодки лопались один за другим с треском, от которого тошнило... и лодка уже миновала свою критическую глубину в одну тысячу метров... а глубиномер камеры вышел из строя еще на четырехстах метрах».