"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
— Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, — угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. — А кто на спортсмена…
— И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь!
— Другой жизни у меня нет, — тихо произнес Горюнов. — Вся там была, там и осталась.
— Ты сколько в больнице–то пробыл?
— Два месяца.
— Проведывал кто с фабрики или из ДСО?
— На кой я им сдался, проведывать. Я для них
— А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили?
— Пока нужен был, пока места да призы брал, — губы его задрожали, — а как из больницы вышел, пришел в спортклуб — все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! — вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы.
Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать.
Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки.
Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:
— Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?
Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.
— Не хотел, — продолжал Сергей. — Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?
— Ну и что с того? — глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.
— Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, — улыбнулся Сергей. — Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?
— Не было у него злобы, — почти равнодушно ответил Горюнов.
— Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?
— Может, за меня, а может, и за других. — И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. — Все. Больше ни слова не скажу.
— А то, что сказал, в протокол запишем?
— Для протокола я ничего не сказал!
— Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра — другого.
Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:
— Это — ваше дело. Я друга не выдам.
— Не друг он тебе, — спокойно возразил Сергей. — Настоящие друзья тебе — Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?
Горюнов молчал.
— Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.
Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении,
Сергей кончил читать.
— Верно написано или врут?
— Верно, — сквозь зубы процедил Горюнов.
— Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. — Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: — Хочешь увидеть их?
Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:
— Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Чего в душу лезешь? — Тяжело дыша, он наконец смолк.
— Да–а, — протянул Сергей. — Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все–таки подумай.
Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:
— Завтра кто меня потрошить станет?
— А с кем бы ты сам хотел говорить?
Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:
— С вами.
В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?
Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, — это косвенного подтверждения, что человек тот — шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.
Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.
Итак, три машины — дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей.
Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно.
Лобанов решил собрать обо всех пяти водителях сначала самые общие сведения, чтобы сразу, по каким–нибудь очевидным обстоятельствам сделать первый отсев. Так оно и получилось. Шофер композитора оказался пожилым, многосемейным человеком с больным сердцем и явно не требовал дальнейшей проверки. Сразу же отпал и один из водителей в тресте — тоже пожилой человек, старый член партии. С обоими водителями такси следовало бы, пожалуй, разобраться повнимательнее, если бы не одно обстоятельство, которое сразу же насторожило Лобанова. Дело в том, что когда он пришел в отдел кадров треста за личными делами водителей, ему выложили только одну папку.
— А второй водитель? — спросил Саша.
— А второго нет, — ответили ему. — Спирин недели две как уволился. По собственному желанию.
Часа через два–три после расспросов и бесед Лобанову стало ясно, что это внезапное увольнение ничем объяснить нельзя.
Заведующий гаражом сказал о Спирине так:
— Водитель классный. Правда, зашибает сильно, пьет то есть. Однако за рулем всегда, как стеклышко.
— А приятели у него здесь имеются?
— Таких нет. Сильно замкнут был. Но на Доске почета висел.