"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
— «...Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает...»
Паша терпел и изо всех сил старался быть выше декламации машиниста.
— «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах», — громко вещал Полозов.
Наконец терпение Паши лопнуло, и он метнул в Полозова недочищенный ботинок, но промахнулся. Ботинок угодил в окошко соседней квартиры, но, к счастью, стекла не разбил, а, ударившись о раму, упал на карниз. Окно со звоном распахнулось, и в нем показалось испуганное лицо гражданки в халате. Увидев перед собою на карнизе Пашин ботинок, она схватила его и с криком:
А через несколько дней Паша уезжал.
На вокзале было многолюдно. Отправлялись в далекий путь строители Турксиба. Отовсюду слышались песни, громкие разговоры, смех. В середине перрона образовался круг — плясали под гармошку. Из окон вагонов выглядывали смеющиеся лица, повсюду мелькали цветы, лозунги, транспаранты.
Паша с трудом протиснулся к своему вагону. Вид у него был растерянный. Он поминутно вытирал платком вспотевший лоб, переступал с ноги на ногу, озирался. Какой-то парень сунул Паше огромный транспарант с надписью: «Даешь Турксиб!», а сам, натянув потуже кепку, прыгнул в круг и пошел лихо отбивать чечетку, счастливо улыбаясь. А Паша стоял с транспарантом в руке и не знал, что делать. Кругом были счастливые, радостные лица, лица людей, объединенных единой жизнью молодой страны, и среди них Паша выглядел потерянным и несчастным.
Но вот поезд медленно тронулся.
Паша, растерянно улыбаясь, шел рядом с вагоном. Поезд прибавил ходу, Паша уже бежал, но не садился. Его тянула за рукав проводница, а он смотрел с тоской назад, на вокзал, на ликующих людей. Наконец вскочил в тамбур и снова смотрел, махая кепкой...
6
Принимать товар Фан не доверял никому. Всегда делал это сам. Сам считал ящики, взвешивал, проверял бумаги, платил тоже сам — и делал все это не из большой любви к своей профессии, а просто из боязни проторговаться. Он еще не в совершенстве постиг все тонкости коммерческого искусства, а с поставщиками нужно было держать ухо востро.
В это утро на заднем дворе кабаре «Лотос» Фан руководил разгрузкой ящиков с вином. Одна бутылка разбилась, и, когда уборщица принялась убирать осколки, он громко, с раздражением сказал:
— Я не жадный, я могу подарить десять бутылок, но за каждую разбитую буду штрафовать втридорога. Только так можно научить относиться к моему, как к своему.
— Ну если так, — заметил старик повар, — то почему бы мне не отнестись к вашему капиталу, как к собственному?
— Хорошая мысль, — одобрил Фан и, приблизившись к князю, продолжил тихо: — Именно этому обучают работники Окротделнаробраза при Наркомпросе РСФСР, расположенного в настоящее время в вашем бывшем имении... С такими мыслями вас лучше поймут там... — И он скрылся в проеме черного хода, оставив князя в полном недоумении.
Узкая лестница вела в тускло освещенный коридор с обшарпанными стенами. Коридор выходил в сводчатое помещение, служившее сейчас Фану подобием склада. Все было заставлено ящиками, бочками, бутылями.
«Тут со временем можно будет сделать еще один зал», — подумал Чадьяров и усмехнулся: коммерческая смекалка работала уже вовсю.
В темном коридоре кто-то преградил
Чадьяров увидел перед собой девушку, одну из своих танцовщиц.
— Что вам, Наташа?
— Хозяин... — Девушка была очень взволнована, с трудом переводила дух. — Я хотела сказать... Вы... в общем, я встречаюсь с одним человеком... ну, из этих... из...
— Из «новой» партии, знаю, — перебил ее Чадьяров. — Знаю, ну?
— И он мне сказал вчера... Что нас... вернее, вас... они собираются громить... Только, хозяин! — Девушка схватила Чадьярова за руку, умоляюще посмотрела на него. — Он убьет меня, если узнает, что я его выдала!.. Но вы так добры к нам... Я прошу, не надо сегодня работать...
Чадьяров осторожно высвободил руку, взял девушку за плечи. Нужно было как-то успокоить ее, чтобы она не наделала глупостей.
— Успокойтесь, Наташа, — сказал он мягко. — Все будет хорошо. Успокойтесь и идите работать...
— Я клянусь вам!.. — с жаром заговорила девушка, решив, что хозяин ей не поверил.
— Хорошо, Наташа, спасибо, — улыбнулся Фан и, насвистывая, взбежал по лестнице в зал.
«Сработало», — с волнением подумал Чадьяров, направляясь к бару, на который Катя, дочь Веры Михайловны, только что поставила поднос с посудой. Он взял Катю под руку, отвел в сторону, негромко сказал:
— Хрусталь сегодня не ставь, что-нибудь попроще...
На ее вопросительный взгляд ответил короткой улыбкой и, подмигнув, побежал переодеваться.
Вечером в кабаре, как всегда, шла программа. Из зала на кухню доносилась музыка. По лестницам с подносами сновали официанты. У окошка раздачи собралось несколько человек. Подбежавший последним официант вытер вспотевшее лицо салфеткой.
— У тебя как? — обратился он к товарищу.
— Никак, — ответил тот мрачно. — Разумовский с друзьями сел, я обрадовался, а они три пива взяли и тянут пятый час. И не уходят, сидят...
— Что-что? — остановился вынырнувший откуда-то Фан.
Официанты растерялись.
— Ничего, хозяин, — смущенно улыбнулся говоривший. — Удивляюсь только, господа разумовские нынче слабо ужинают. Я думал, как обычно, а они... даже обидно...
— Худеют, наверное, — предположил Фан и побежал наверх.
«Серьезно будут бить, натрезвую, — думал Чадьяров, поднимаясь по лестнице. — Ну-ну...»
В глубине зала за угловым столиком сидело человек семь в черных рубашках, со значками на груди. Это были члены «Новой Российской партии». Они угрюмо глядели на сцену и почти не разговаривали. На столе, кроме трех полупустых бутылок из-под пива, стаканов и пепельницы, ничего не было.
Разумовский, блондин лет сорока, с редкими, гладко причесанными волосами, с крупными, всегда влажными розовыми губами, сидел, откинувшись на спинку стула, и курил. Под глазами у него набухли желтоватые мешки, выдававшие человека пьющего и больного. Он испытывал некоторый комплекс по отношению к женщинам, отчего все его романы были шумны, скандальны и скоротечны, любил нравиться, сорил деньгами и красил волосы, о чем свидетельствовала тонкая темная полоска у корней волос.
Теперь Разумовский следил за Фаном, который, лавируя между столиками, направился к ним с неизменным стаканом молока в руке.