"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Илья Алексеевич все исполнял быстро, стараясь беззвучно передвигаться по комнате.
Одевшись, хозяин взглянул на себя в зеркало, поправил наклейку на брови и вышел. С самого утра и до ухода Фан был непривычно молчалив, распоряжения отдавал сухо и кратко. Казалось, он был чем-то озабочен. Но Шпазма не посмел задавать вопросов, а все предположения, которые он строил на этот счет, его только пугали.
29 апреля в 9 часов 30 минут утра большие зеркальные двери «Фудзи-банка» закрылись за вошедшим в них Фаном.
Какой-то человек, не обратив ни малейшего внимания на побитое лицо Фана, проводил его на второй этаж. А еще через десять минут Фан сидел за чайным столиком
— Вот смотрите: на лбу — это трубой, язык еле ворочается, глаз чуть не выбили. И все за что? За что, спрашивается?
Напротив него сидели господин Тагава, управляющий банком, и его помощник. Они слушали всхлипывающего Фана, пили чай, сокрушенно качали головой.
— И спрашивается, за что все это? — продолжал Фан торопливо. — Только за то, что я всю жизнь ненавидел политику? И не хотел ею заниматься?.. А из-за чего? Нашли где-то на помойке, даже ума не приложу как, старую мою фотографию! И все! Да! Служил в Красной Армии, а куда мне было деваться? Когда говорят: кто не с нами, тот против нас! Любой бы пошел! И вы пошли бы!.. Я казах из Синьцзяна, сын богатых родителей, не пошел бы — убили, и все! — Фан, давясь, несколько раз хлебнул остывший чай. — Ни разу я в этой проклятой армии не выстрелил, ни разу! Переводчиком при штабе просидел. Отец, слава богу, языку успел научить. Но потом же я сбежал от них! Не выдержал, сбежал! А куда? Бежать-то, выходит, некуда. Там на меня шинель силком надели, а здесь чуть не убили... — Фан горестно покачал головой. — А как я здесь начинал? Жил — двадцать шесть ступенек наверх, комната, как ваш стол, худая крыша, любой дождь пропускает. Кого это волновало? Когда я в «Лотос» устроился, помните, что это за дыра была? День и ночь работал, в одной рубашке ходил — ночью стирал, а утром еще в мокрой на работу шел. Зимой! Плакал от холода. А кому до этого дело было? А вот когда жонглер Фан стал хозяином, выплатил почти все деньги за кабаре да сделал из него лучшее заведение в городе, тогда всем стало дело до господина Фана... И я ведь ни с кем ничего, никакой политики, чистая коммерция!
Он замолчал, суетливо порылся в карманах, достал большой мятый носовой платок, вытер вспотевший лоб, промокнул кровь, проступившую сквозь тонкую наклейку над бровью.
— Господин Фан, — тихо заговорил помощник управляющего после недолгого молчания, — вы вот все время повторяете, что политика вас не интересует, а тогда зачем же вы каждое утро сжигаете газеты. Разве это не борьба?
— Вот-вот! Именно! — с жаром воскликнул Фан. — Я как раз хотел сказать — это и есть моя борьба с политикой вообще, понимаете? Я...
— Вот видите, — перебил его улыбаясь Тагава. — Когда вам пытаются внушить что-то с помощью газеты, вы ее сжигаете, а когда — с помощью трубы, приходите к нам, а ведь мы из тех, кто читает газеты.
— Все понятно, — тяжело вздохнул Фан и встал. — Прошу извинить. — И, прихрамывая, направился к двери.
— Ничего, — улыбнулся ему вслед Тагава. — Идите, господин Фан. Идите и подумайте. Вы коммерсант и должны знать, что за все полагается платить.
— Но вы говорите не о деньгах, а это уже не коммерция, — ответил Фан в дверях, поклонился и вышел.
Некоторое время Тагава задумчиво смотрел на закрывшуюся за Фаном дверь. Потом негромко проговорил:
— Идеальная кандидатура... Синьцзян, Красная Армия, Казахстан...
И тут дверь, на которую Тагава продолжал смотреть, медленно открылась. В щель просунулась голова Фана.
— Я подумал, — грустно улыбнулся он. — Поэтому и пришел...
Весь следующий день Чадьяров провел дома.
Для принятия каких-либо дальнейших решений ему необходимо было встретиться с человеком из Центра.
Вчера, после четырехчасовой беседы в «Фудзи-банке», веселый Фан был завербован японской разведкой. Он согласился на это, страдая и препираясь. Ничего конкретного ему пока не сказали, но расстались с ним чрезвычайно учтиво, обещали помочь восстановить кабаре, разобраться с Разумовским, с которым Тагава оказался «немного знаком». Часа через два, после того как Фан вернулся домой, из «Фудзи-банка» посыльный принес конверт с чеком на довольно крупную сумму...
В семь часов вечера Чадьяров поужинал у себя в кабинете, потом лег на диван и уснул. Проснулся он в половине девятого, встал, прошел в ванную, осмотрел начавшие заживать ссадины, потом сел за свой письменный стол и стал ждать. Когда в девять глухо ударили стоявшие в углу кабинета большие часы, Чадьяров поднял трубку.
— Отель «Насиональ»... Тридцать седьмой... Могу ли я поговорить с господином Эрихом фон Риттенбергом? — спросил он, когда в тридцать седьмом номере сняли трубку. — Я по поводу мебели... — Секунду он слушал кого-то на том конце провода, потом сказал: — Хорошо. — И повесил трубку.
Было уже темно, когда Чадьяров оказался перед зданием отеля. Он прошел через вестибюль, поднялся на второй этаж. Тридцать седьмой номер находился в самом конце коридора. Коридор был пуст. Чадьяров постучал. Из-за двери ответил по-немецки мужской голос.
— Относительно мебели... — сообщил Чадьяров, и ему разрешили войти.
Чадьяров переступил порог, и остановился — в комнате было совершенно темно.
— Закройте дверь, проходите. Прямо у окна кресло, — сказал из темноты тот же голос.
Чадьяров закрыл дверь.
Если не считать слабого света уличных фонарей, падавшего на потолок и часть стены, в комнате была полная темнота. Чадьяров сделал несколько шагов, но споткнулся обо что-то и тихо рассмеялся:
— Послушайте, я вас три года ждал, а вы меня так встречаете!
Мужчина не ответил.
Чадьяров дошел до окна, сел в кресло.
— Так и будем в темноте сидеть? — поинтересовался он.
— Да, так и будем, — сухо ответил хозяин номера и спросил: — Что у вас? Как дела?
— Если не смотреться в зеркало, хорошо. Разумовский разгромил мое заведение, я пожаловался «Фудзи-банку», завербован. Конкретного пока ничего. Правда, деньги на ремонт дали. И на новую мебель тоже. Деньги взял...
Дальше Чадьяров рассказал все, что думал о «Фудзи-банке», о приезде Хаяси и Сугимори, об убийстве Куроды.
Хозяин номера слушал внимательно. Помолчав немного, заговорил сухо, без интонаций:
— Москва не хотела вас трогать. Однако вы к цели ближе всех, потому и получили приказ действовать. Положение тяжелое. Японцы смотрят на материк. Готовят что-то серьезное. А воевать мы сейчас не можем. Сил на войну нет. В Италии фашисты. В Германии тоже начинают... — Хозяин номера встал, повернулся спиной, прикурил. Спичка на мгновение осветила его силуэт, белую рубашку, коротко стриженные волосы. Он затянулся, сел на место, продолжил: — В Японии, сами знаете, народ трудолюбивый, хочет мира. Но это — народ... Более того, в правительстве тоже сильны антивоенные настроения, но существует правое крыло — военные. Эти готовы на все, и в их руках сила — армия. Помните: возможна любая провокация, самая дерзкая. Задача: работа с японцами, глубокий, четкий анализ их действий. Связь, инструкции у вас будут. Как всегда — внимание, осторожность. Запасных вариантов у Москвы нет. Пока нет. Это все.