Военные приключения. Выпуск 3
Шрифт:
— Зачем адрес? — недоуменно спросила Ануш брата.
— Затем! — отрезал Федулов. — Чтобы ясно было, куда похоронку слать.
— Какую похоронку? — еле слышно спросила Ануш.
— Бумажную, по установленной форме: «Ваш брат Левка, дорогая девушка, пал смертью храбрых».
— Федулов! — грозно зашипел Ашот.
Но Ануш уже никого не слушала. С криком вцепилась в худые плечи брата, прижалась к его спине.
— Разговорчики! — прикрикнул было старшина и растерянно остановился перед пылающим от стыда
— Чего она? Говорит чего?
— Два брата, говорит, под Москвой пропали, — тихо перевел Ашот. — Левон последний… Говорит, что за нами в горы пойдет…
— Смирна! — прикрикнул на девушку старшина, но она даже головы не подняла. — Да с твоим братом, может, и ничего не случится! — Старшина в поисках поддержки пошарил взглядом вокруг, увидел меня. — Его вот спроси. Человек, видать, с самого фронта пришел. Живой!
Ануш продолжала плакать. И тогда мне в голову пришла странная мысль. Я взял в ладони ее лицо, повернул к себе:
— Слушай, ты стихи такие знаешь? — И произнес по-армянски четверостишие, включенное в школьную хрестоматию. — Учила в школе? Так это я написал.
Девушка смотрела на меня с недоумением, не веря. Тогда я вытащил из полевой сумки журнал, где были напечатаны мои стихи и фотографии.
— Вот видишь, стихи Арама Петросяна. А это я. Похож?
Она отрицательно замотала головой. И правда, в запыленном политруке трудно было признать того пижона при галстучке.
— В штатском, оттого и непохож, — поддержал меня Ашот. — Ты слушай его, Ануш, это — уважаемый человек.
— Факт, Пушкин, — съехидничал Федулов.
— Так вот, говорю тебе точно, вернется брат. Вернется, — продолжал я, почему-то очень веря в свои слова.
В это время по двору разнеслась команда:
— В колонну по четыре, повзводно…
И вот недружно затопали сапоги. Кто-то запел строевую песню, бойцы подхватили припев.
— Вы с ними? — с надеждой спросила меня Ануш.
Я промолчал. И тогда она бросилась за колонной, за братом. А я смотрел вслед, понимая, что помочь ничем не могу.
Лишь через два месяца я вновь очутился в этом городе. Командировки носили нас, газетчиков, по всей огромной дуге Закавказского фронта, левый фланг которого обозначал скелет железнодорожного вагона над цементными заводами Новороссийска, а правый терялся в веренице постов где-то в калмыцких степях, промороженных, продуваемых насквозь метелями. Трудно на таком фронте дважды очутиться в одном и том же месте, но вот случилось.
Я подошел к симпатичной регулировщице, ловко управлявшей движением транспорта. Показал документы, спросил несколько витиевато:
— Я бы просил дать азимут до штаба.
Девица хмыкнула, сделала четкий поворот направо и указала взглядом, чтобы неосторожным движением руки не внести путаницу в движение грузовиков и подвод:
— Шагайте,
«Той развалюхой» был уже знакомый мне домик, разбитый бомбой. Куст хризантем перед ним поник, пожух под первыми декабрьскими заморозками, безжалостно открыв взору приспособленную для жилья землянку. Из трубы валил дым.
Я прошел еще немного до школьного двора, где последний раз видел ту девушку, Ануш, ее брата Левона, пожилого Ашота, этого язву Федулова. Где они сейчас? Живы ли вообще? Месяц в военное время — срок огромный. Может жизнь подарить. Может отнять…
Заглянул в знакомые ворота. Школа стала госпиталем. По двору прохаживались выздоравливающие, бегали сестрички в белых халатах. Вот, сгибаясь под тяжестью тюков с бельем, мимо меня прошла тоненькая девушка. Остановилась передохнуть. И я узнал Ануш. Мы бросились друг к другу, словно давно ждали этой встречи.
— Вы с фронта? — Она увидела мою новую шинель, начищенные сапоги и сникла… — Нет, вы не оттуда…
— А ты что здесь делаешь? Почему не уехала домой?
— Левона жду. Он вернется, станет меня искать, а я тут, в госпитале.
— А ты знаешь, где сейчас брат?
— Там, — кивнула она в сторону гор, — на фронте. Ведь правда, его не могут убить? Его могут только ранить. Тогда сюда привезут. А здесь я. Лечить его буду…
— Слушай, Ануш, я сейчас спешу, но через час вернусь. Через час на этом месте, хорошо?..
Штаб я нашел быстро: по проводам, подвешенным прямо на ветки деревьев, по нескольким потрепанным «эмкам», по коновязи, возле которой понуро жевали овес оседланные кони, по обилию командиров, снующих туда-сюда в распахнутые двери. Я тоже вошел.
Внутри штаб имел вид обжитой. Словно в довоенные времена на стенах в деревянных рамках развешаны разные памятки, боевые листки и — примета времени — портреты великих русских полководцев, начиная от Александра Невского. По коридорам расставлены стулья и кресла.
На дверях даже таблички под стеклом, напечатанные в типографии. Я толкнул ручку двери с табличкой «Начальник политотдела полковник…». Дверь неожиданно легко распахнулась.
— Разрешите войти?
— Погоди момент, — буркнул полковник кому-то в трубку. — Уже вошли, — ответил мне.
— Вот документы.
— А, газета! Пе-тро-сян? Читал вас, читал. Присаживайтесь, а я в момент закончу… — И в телефон: — Так вот, объясни им, пусть вяжут из чего угодно — из овечьей, ишачьей, собачьей шерсти, пусть, в конце концов, кофты распустят на нитки и вяжут. Объясни им по-человечески, почему надо быстро и много. Что? Варежки трехпалые, носки, ну, эти еще… намордники… А как их еще назовешь, наличники, что ли?