Военные рассказы
Шрифт:
Раз в городском парке на танцах Сергей предложил Оле:
— Пойдем на речку.
Оля вскинула на него удивленные глаза:
— Зачем? Здесь танцы, а там что?
— А там — песни. Разве не знаешь — у нашей речки песенные берега. И волны из песен, и деревья тоже поют, и небо…
Оля зарделась и нежно улыбнулась:
— Ох и выдумщик ты, Сергей! Что-то никогда я об этом не слышала, хоть здесь и выросла.
Полная золотистая луна царственно плыла по небу. Проложила через речку серебристую дорожку, будто для Оли и Сергея. Все кругом утопало в сказочном свете. Самолеты казались фантастическими
— Вот уж не знала, что летчики такие певучие, — с восторженной наивностью сказала Оля, и ее слова покатились вдаль по серебристой дорожке. Она озорно отбросила за спину косы, сверкнули в лунном свете глаза. — А какая же песня у вас, у летчиков, самая любимая?
— Разве не знаешь? Самая любимая наша песня — это полет!
— Так мы ее тоже слышим…
— Нет, Оля, эту песню слышим только мы, пилоты.
В ту счастливую весну они встречались почти каждый вечер. Сергей всегда приходил с новой песней, и Оле казалось, им не будет конца. Он пел, а у Ольги в груди трепетно млела сладкая девичья грусть. И сердце тревожилось счастливой догадкой: да это же Сергей объясняется ей в любви…
Их встречи прервались неожиданно. Они не успели даже попрощаться. Сергей улетел на другой аэродром. А там одна песня — полеты! Он учился летать на скоростном бомбардировщике. Напряженное было время, из полка никого не отпускали. Письма отправить не мог — не знал номер Олиного дома. А писал почти каждый день. Называл песни, какие бы пел ей по вечерам. Приедет — привезет все сразу: пусть знает, как он грустил о ней. Иной раз закроет глаза и представляет Олю рядом. Высокая, чернобровая, в глазах добрый-предобрый свет, полные, как сливы, губы чуть тронуты улыбкой, на грудь спускаются длинные толстые косы, словно текут два тихих, задумчивых ручья. Как ему не хватало Оли! Она провожала бы его в полет и встречала. А он бы цел и говорил ей слова, от которых, как она сказала, и у нее вырастают крылья.
Наконец его отпустили в Роднички. Начиналось лето, цвела сирень, кипела черемуха, белоснежными бутонами облаков расцвело небо.
— Еду за невестой, ребята! За Олей! Готовьте цветы, сочиняйте стихи. Нужна поэма! Для поздравления! — разгорячено говорил он друзьям, собираясь в дорогу.
На крыльцо Олиного дома Сергей прямо взлетел. Оля словно знала, что он появится именно в эти минуты. Стояла, перебирала на груди косы, будто переплетала.
— Оля, я за тобой! Насовсем!
Сергей протянул ей руки, но Оля обожгла его отталкивающим взглядом. В сердцах отбросила за спину косы, сразила беспощадными словами:
— За мной?! Опоздал…
Оля испугалась своих же слов. Хотела убежать. Чувствовала — если не сделает этого сейчас, то разрыдается и наговорит ему бог знает что. Она рванулась, но Сергей удержал ее:
— Что с тобой, Оля?
— Со мной ничего, а вот с тобой что случилось? Как еще дорожку нашел?!
— Знала бы, как я к тебе рвался…
— Рвался… Это глагол несовершенного вида.
Сергей растерянно улыбнулся:
— А я тебе привез новые песни. — Он приложил руку к своей груди и сказал как можно теплее: — Вот они, здесь…
Оля недовольно повела плечом.
— Не нуждаюсь больше в твоих песнях! — Она
— Я много летал, Оля. Не мог приехать.
— И письма написать не мог?
— Вот и письма. Полный планшет…
— Ну и читай их сам. Не приходи больше ко мне. Не приходи!
Сергей остолбенело глядел в ее страдающие глаза.
— Может, у тебя женишок завелся?
— Завелся, — приходя в себя, сказала Оля.
— И кто же такой?
— Тоже летает.
Оба стояли молча. Как чужие. Вдруг Сергей сорвал с головы пилотку, тряхнул чубом.
— Песни не лгут, Оля! Знай — никогда не лгут. — Он резко повернулся и пошел. Когда кончилась до боли родная тропинка, зазвенел, разрывая Олино сердце, его раскатистый голос:
Позарастали стежки-дорожки, Где проходили милого ножки…Сейчас он скроется за домом и повернет на улицу, которая ведет к речке. Там он и допоет свои песни. Оставит их реке, лесу, вечернему небу и уедет из Родничков навсегда.
За рекой торчала луна. Что с ней стало, с той большой, оранжевой, как солнце, луной, которой любовались они с Олей? Будто полоснул по ней кто клинком, отсек вторую ее половину. И уже не было того волшебного света, как раньше. И речка почти уснула, прячась в холодноватой и тусклой мгле. На берегу Сергей достал из планшета письма, бросил их в воду и с невыносимой тоской излил свою душу…
Позарастали мохом-травою, Где проходили, милый, с тобою.Недели через три до него дошли слухи: «Сережкина чернобровая-то замуж выходит…» А еще через неделю началась война.
Коротки были встречи Лаврова с Олей. Еще короче — воспоминания о них. Мимолетно, как мерцание зарницы, всплыл фронтовой эпизод.
…Лаврова сбили вражеские истребители, и он выходил к своим. Ему было бы легче, если бы не штурман Дозоров. У того перебиты ноги, и Лаврову пришлось нести его на себе. Шатаясь от усталости и напряжения, он опустился на землю, положив Дозорова рядом. Голова кружилась, земля гудела, а перед глазами все еще стоял недавний бой. От смертельного огня «эрликонов» небо, чистое-чистое, вдруг свернулось, как молоко. Побежали через край шипящие пузыри. Казалось, снарядам не хватало в небе места. Взрывы бросали самолет, как лодку на крутой волне. Моторы то отчаянно ревели, то глохли. А внизу немецкие танки. К ним самолет все же прорвался, ударил бомбами. А потом и сам был сбит…
— Давай-ка сюда планшет и карту. Сжечь надо, — сказал Лавров штурману.
Дозоров достал из планшета лист, похожий на обложку журнала, остальное отдал.
— А что оставил? — спросил Лавров.
— Это сжечь не могу.
Лавров скользнул взглядом и увидел женский портрет.
— Артистка, что ли?
— Нет, жена. Перед самой войной увеличил…
— А ну покажи!
Дозоров повернул фотографию. На Лаврова смотрела Оля. Как живая.
— Береги, если жена. — Поджег спичкой полетную карту, приложил к огню свой планшет и упал ничком в траву. «Оля, Оля… Роднички вы мои юные…»