Военный дневник
Шрифт:
2-й армии ген<ералу> Рузскому. Он жил в маленьком деревянном домике, охраняемом кубанскими казаками. Вся комната была уставлена столами, покрытыми картами. Ген<ерал> Рузский - человек, явно лишенный всякой внешней красоты. Фигура сутуловатая. Среднего роста. Волосы редкие и седые. Лицо худое, даже аскетическое, и только бойкие живые глаза блещут энергию из-под довольно крупных очков. Он очень любезно меня встретил, показал на карте расположение армий, корпусов. Видел я нач<альника> шт<аба> Вл. Ал. Орановского{31}. Затем поехал к Дмитрию{32} и Сандро{33}. Они жили близ города в доме кн<язя> Друцкого-Любецкого, убитого [при] Баспингоме. Оба лежали в постелях в одной комнате. В другой спал гр<аф> Адам Замойский{34}. Посидел с ними. В 1 ч. был общий завтрак в штабе. Фотограф нас снимал. Обедал я у Дмитрия, было очень вкусно. Много водки и вина. Около 10 [ч.] ввалили<сь> Б. Огарев{35}, прямо от батареи, и гр<аф> Шереметев{36}. Посидели, по-болтали. В 2 ч. ночи весь штаб и мы уехали в Седлец. Ген<ералу> Рузскому дали Варшавский фронт, где дела были тревожны, и ему пришлось переехать на юг. Около 11 утра прибыли в Седлец, долго томились на вокзале. Кто ездил в город искать свою квартиру, а остальные делились своими впечатлениями. Завтракали Дмитрий и Сандро у меня в вагоне. Они оба переехали в квартиры, а я остался у себя в вагоне. Город Седлец не дурен для бывшего губернского города. Прекрасный вокзал, мощеные улицы, каменные здания и т. д. Обедали снова все у меня в вагоне, так как собрание еще не открылось.
3 окт<ября>
Я получил командировку осмотреть тыловые пути корпусов 2-й армии. В 10 ч. вечера я выехал в Варшаву. Мне дали в помощь под<полковника> Ген<ерального> шт<аба> Сергея Карловича Сегеркранца{37}. В 12 ч. ночи мы прибыли в Варшаву. Штаб армии находился в поезде на Брестском вокзале, и локомотив под парами стоял прицепленный
В 2 ч. я покинул штаб и пошел спать.
На следующее утро, в 8 [ч.] я поехал на своем моторе в штаб I Сиб<ирского> корп<уса> в дер<евню> Служевицы. Канонада началась с раннего утра и все усиливалась. На горизонте пылала деревня Пясечко, зажженная нашей тяжелой артиллерией. Все небо было затянуто дымом тротиловых бомб. Командир I Сиб<ирского> кор<пуса> ген<ерал> Плешков{42} был очень в духе. Его сибиряки дрались отчаянно, и знаменитый [Машдловский] лес, который считался труднопроходимым, они взяли штыками. Со стороны Прушково и Блона канонада все развивалась. Гул стоял неумолкаемый. Возвращаясь к Варшаве, по сторонам дороги перед временными укреплениями полевых батарей сибиряки строили проволочные заграждения, которыми они воспользовались для сушки белья. Раненых везли мало, бой шел почти исключительно артиллерийский. В самом городе у перевязочного пункта стоял паровой трам с ранеными, и польские вольные дружины заботливо снабжали их папиросами и кушаньем, а у кого повязка была плоха, снова перевязывали в соседнем доме. Эти польские организации работали все время под огнем и так много сделали для раненых, которых эвакуировали с позиций в узкоколейных поездах - трамах. Мои путешествия по тылу лишены особого интереса. Приходилось на каждом шагу вылезать из автомобиля, расспрашивать обозы, определять [номер] Н-ской{*6} части и проверять по карте, верно ли они стоят. Путаницы было много, и прав был ген<ерал> Рузский, когда он меня послал проверять тыл, что тыльные пути устанавливаются туго, и если их не проверять, то это может плохо отозваться на своевременном питании фронта. А при отступлении - катастрофа. Встречал мало немецких аэропланов. В дер<евне> [Ваверы] обозная охрана открыла стрельбу пачками (что было строжайше запрещено), но, конечно, безрезультатно.
8 окт<ября>
Я поехал по [Венской] дороге на ст<анцию> Прушково. Там встретил ком<андира> IV кор<пуса> ген<ерала> Алиева{43}. В самую станцию попал, как их прозвали, "чемодан"{44}, то есть тротиловая бомба, и здорово разрушила среднюю часть станции. Пройдя пешком [к калитке], мы нашли домик снаружи совершенно разрушенным, и четыре трупа немцев лежало во дворе. Рядом в траншеях наших лежали винтовки, масса патронов, многие были залиты кровью, видны были следы перевязок, сброшенные сапоги, рубашки, амуниция и т. д. Окопы были покинуты только вчера. Впереди еще ряд окопов и шагах в 200 немецкие. Дошли и до них. Неприятельские окопы глубже наших и соединены с задними канавами глубиною аршина 2. Там следов крови не нашли, но массу соломы, патронов, жестянок из-под консервов и носилки. Стаканы наших шрапнелей валялись сотнями кругом. Но все, что возможно было собрать, было убрано жителями. Далее в лесу, говорили, было еще много неубранных трупов. Но было далеко идти, и мы вернулись на ст<анцию> и в Варшаву, где пересели на [Калишскую] дорогу и поехали на ст<анцию> Блон. Благополучно доехали до ст<анции> Жарово, где предупредили, что можно проехать еще верст 5 - не более, ибо путь взорван. Доехали до этого места и пошли пешком. Саперы уже работали. Взяли дрезину и поехали. Часто приходилось останавливаться, переносить дрезину на руках через разрушенный участок. Особенно трудно было перебраться через взорванный мост. Ферма провалилась вниз серединой. Кое-как добрались до ст<анции> Блон. Что можно было взорвать, немцы взорвали. Стрелки, рельсы, водяной кран, телегр<афные> столбы. Станцию же обратили почему-то в конюшню, и видно, что стояли лошади там довольно долго. Навозу было много. Они умудрились даже поставить лошадь в самую маленькую комнату, и, видно, лошадь ввели задом, ибо повернуть ее там было невозможно. Навоз указывал, что вводили ее задом. Все шкафы с бумагами перевернуты, разбросаны, разгромлены. Даже домик сторожа и тот разгромили. Нашли массу бутылок из-под вина. Видно, пили много. Даже солдатская фляга - и из той несло коньяком. В саду против ст<анции> похоронен офицер 2 [пионерн<ого>] батальона 3/16 ок<тября>, и каска лежит на его могиле. По дороге мы встретили четыре трупа. Карманы у всех вывернуты, сапоги сняты. Один был покрыт шинелью. Шла баба мимо с ребенком. Долго смотрела она на труп; потом палкой попробовала поднять шинель. Шинель отделилась. Она отбросила [ее] в сторону, как будто испугалась. Потом подняла шинель концом палки, взвалила палку на плечи и пошла с ребенком дальше. В самой дер<евне> Блон у казарм пожарной команды мы встретили двух сестер Кр<асного> Креста. Они обратились ко мне с просьбой помочь вывезти 6 раненых. Лошадей не было, и вывезти нет возможности. Я обещал прислать наши моторы, что и было исполнено. Сестры эти были украшены медалями на Георгиев<ских> лентах. Они во время боя работали, собирая раненых, и ген<ерал> Данилов{45}, командир XXIII кор<пуса>, их наградил. Они о нем отзывались с восхищением. Тут же мы узнали, что недалеко от Блона, в имение гр<афа> Потоцкого, занятое немцами, был привезен смертельно раненный офицер. Те, которые его несли, приняли меры, чтоб удалить любопытных, и, по-видимому, с большим почтением отнеслись к нему. Он скончался, и тело его так же таинственно было вывезено, причем офицеры один день носили на левой руке траур. Теперь мы узнали догадками, что убит был, по всей вероятности, R. Petel-Friedrich{46}, сын императора.
Обратное путешествие было очень утомительное, и добрались мы до Варшавы лишь в 8 ч. вечера. Теперь снова монотонная жизнь в Седлеце. Делать нечего. Гуляешь, читаешь, пишешь, спишь, ешь, вот и все.
22 октября
Наш главнокомандующий решил съездить в 10[-ю] армию ген<ерала> Сиверса{47} в районе Сувалкской губ<ернии>, дабы выяснить на месте причины медленного наступления на Восточную Пруссию. В 12 ч. ночи мы выехали и 20 окт<ября> к 7 ч. утра прибыли на ст<анцию> Гродно. Было 4 гр<адуса> морозу при сильном ветре. Я с Рузским сели в закрытый мотор "Ford" губерн<атора> ген<ерала> Шебеко{48} и поехали в штаб 10[-й] арм<ии> в 30 верстах от города в женском монастыре Красностоке. Ехали час. По дороге видели спешное укрепление Гродно: вырубленные леса, засеки, батареи, окопы и т. д. Штаб 10[-й] арм<ии> расположился в монастырской школе очень удобно и широко. На совещании я не присутствовал, но на обратном пути ген<ерал> Рузский мне говорил, что главная заминка в наступлении заключалась в том, что корпуса бывшей 1[-й] арм<ии> Ренненкампфа после его знаменитого отступления, по-видимому, потеряли свой моральный дух, и не столько войска, сколько корпусные командиры, потерявшие всякую веру в себя. Кроме того, некоторые корп<усные> командиры (Мищенко{49} и ...{*7}), как Рузский выразился, безграмотные в военном деле, ждут наступления соседа, а сами не двигаются. Им мерещатся все новые и новые немецкие корпуса, и потому постоянно доносят в оправдание, что наступление невозможно ввиду превосходства неприятельских сил. Ну вот все это Рузскому пришлось разобрать, указать дальнейший план наступления и, главное, поддать всем немного энергии. Результатом этого и было, что 22 ок<тября> они взяли Бакаларжево при общем наступлении. Вернулись мы из штаба в Гродно к 1 1/2 [ч.], позавтракали и выехали обратно. В 10 1/2 [ч.] вечера мы прибыли обратно в Седлец, где были получены за время нашего отсутствия новые указания штаба Верховн<ого> главн<окомандующего>. Эти указания шли вразрез с мнением ген<ерала> Рузского, который и решил переговорить по телеграфу с ген<ералом>– квартирм<ейстером> штаба Верх<овного> глав<нокомандующего> ген<ералом> Даниловым{50}. В общих чертах новые директивы сводились к следующему. Ввиду того, что армии центра за Вислой сильно продвинулись вперед, в то время как северная в Восточной Пруссии (10[-я]) и южная у Сана (3[-я]) отстали, то следует центру приостановить наступление до тех пор, пока 10[-я]
21 окт<ября> в 9 ч. вечера мы и выехали в Барановичи. Ко мне подъехал в это время [Хрямин], который и поехал со мной.
В 10 ч. утра мы прибыли в Барановичи. Стояла теплая осенняя погода, гр<адуса> 2 тепла. Туман закутал весь горизонт, и в воздухе чувствовалась сырость. На вокзале мы узнали, что к 5 ч. ждут приезда Государя. С вокзала в Ставку мы поехали на моторах. Ген<ерал> Рузский моментально исчез в вагоне нач<альника> штаба, а я остался в садике перед поездом. Петя Ольд<енбургский>{51} вышел ко мне. Он недавно прибыл с юга из III арм<ии>. Потом д<ядя> Николаша вышел и поехал в церковь. Праздник Казанской Б<ожьей> Матери. Я тоже поехал в церковь. Церковь в казармах железнодор<ожного> бат<альона>. Служил протопресвитер военно-мор<ского> дух<овенства> Шавельский{52}. В 12 [ч.] мы были все приглашены к завтраку в вагоне Верх<овного> глав<нокомандующего>. Столовая эта - простой вагон-ресторан с маленькими столиками. 1 [-й] стол: Николаша, ген<ерал> Пантелеев, протопр<есвитер> Шавельский и нач<альник> шт<аба> Янушкевич{53}. 2-й [стол]: Петюша, ген<ерал> [Каульбарс{54}а], Димка Голицын и ген<ерал> Рузский. 3-й [стол]: Петя [Ольденбургский], я, ген<ерал>– а<дъютант> Троцкий{55} и Данилов и т. д. Давали закуску, водку, вино и отличную еду. Настроение Николаши было возвышенное. Получены известия о взятии Сандомира на юге, [Бакаларжева] на севере и об отступлении по всему остальному фронту неприятеля.
После завтрака я лично бродил по саду и поезду, был у Пети, зашел к Менгдену{56}. В 4 [ч.] чай пили. В 5 1/2 [ч.] уже было совсем темно, подошел царский поезд. Ники принял ген<ерала> Рузского и пожаловал ему Георгия 2-й степени. Я остался ждать ген<ерала> снаружи. Видел только Дрентельна{57} и Нарышкина{58}. В поезд не входил. В 6 1/2 [ч.] мы отбыли на станцию, обедали в вагоне и вернулись в Седлец к 8 ч. утра 23 ок<тября>. Результат поездки был удачен в том смысле, что операции на севере и юге признали за самостоятельные, а центр отдельно, причем наступательный характер его остался без задержки. Вопрос о прибавке IV арм<ии> к фронту остался открытым, ибо боялись обидеть ген<ерала> Иванова{59}, отымая у него эту армию. От знаменитой директивы Данилов отказался, утверждая, что его не поняли. Видимо, испугался своей глупости. По поводу этого инцидента необходимо отметить следующее, что проливает свет на многое. Когда наш ген<ерал>– квартирм<ейстер> Бонч-Бруевич{60} говорил Данилову, зачем в последней директиве требуется ос
тановка всего фронта (за Вислой), Данилов ответил: "Я писал вообще..." Надо заметить, что телеграмма, в которой указывается директива, подписана нач<альником> шт<аба> Янушкевичем, и в ней все время повторяется фраза: "Его Им<ператорское> Выс<очество> Верховный главнокомандующий требует, находит, указывает и т. д.". Впечатление, что директива дана лично Верх<овным> гл<авнокомандующим>. А ген<ерал> Данилов про ту же телеграмму говорит: "Я так писал". И, вероятно, он действительно лично писал и без указаний от Верх<овного> гл<авнокомандующего>, иначе нельзя себе объяснить, каким образом он может говорить про такую важную телеграмму: "Я писал, вы меня не поняли, это не так" и т. д. И соглашается изменить директивы. Ежели бы телеграмма изображала личную волю Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то ген<ералу> Данилову было бы проще сказать, что он ничего изменить не может без доклада Верх<овному> гл<авнокомандующему>, ибо это его воля. У нас всех, кто знал эту тайну, ясно создалось мнение, что именем Верх<овного> гл<авнокомандующего> [он] орудует помимо Верх<овного> гл<авнокомандующего>. Пишет его именем и ежели и спрашивает мнение Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то, вероятно, скрывая те сведения, которые могли бы повлиять на Верх<овного> гл<авнокомандующего> в смысле изменения тех соображений, которые ему докладываются. Это открытие очень опечалило наш штаб. Главное, что Данилов (Черный) - сухой педант - страшен. Жизни не знает. Нравственный элемент, который составляет главный успех боя, он не понимает и с ним не считается. Ведь на карте, на которой он орудует, нет людей. Есть кружки, означающие корпуса. Есть известное между ними расстояние, а всякий успех, стоивший десятки тысяч жертв, отражается на карте только тем, что наносится новый кружок впереди старого. И печатают в газетах, такой-то город взят. А что это стоило усилий, потерь - эта ему область недоступная. Ведь что нам стоила эта стратегическая операция отхода всех армий за Сан и Вислу! Сколько напрасных жертв, а главное, моральных страданий для тех войск, которые должны были отступить назад, бросив кровью взятые места! Кто возместит эту нравственную муку? А без этой нравственной веры победы не бывает. Видел я сами эти бедные корпуса бывшей 1[-й] арм<ии> ныне в 10-й. Как им трудно снова поверить в свои силы! Насколько они потеряли веру в свое начальство! А почему отступили - вина тут шт<аба> Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то есть того же Данилова. Он нашел нужным им отойти (стратегические соображения). И не мог этот сухой муж понять, что он наносит своим же войскам куда больший удар, нежели неприятель.
[25 октября]
22 окт<ября> ген<ерал> Рузский был в Ставке, говорил, убедил, согласились, и вот сегодня вечер 25 ок<тября>, прошло три целых дня, и нет директив из Ставки.
Вот как они работают?!
Еще маленький штришок к этой общей картине. Когда в Ставке Верх<овного> Гл<авнокомандующего> наш ген<ерал>– кв<артирмейстер> Бонч-Бруевич говорил с нач<альником> шт<аба> Янушкевичем о соображениях штаба фронта относительно дальнейших планов, то Янушкевич ему ответил: "Ну, уж по части стратегии вы обратитесь к Юрию Никифоровичу (Данилову), это его дело". При таком положении вещей, конечно, все стратегические соображения вырабатываются Даниловым самолично и без участия Янушкевича, который ему всецело доверил эту отрасль. Дело в том, что когда Янушкевич был назн<ачен> нач<альником> Ген<ерального> штаба, то он оказался гораздо моложе Данилова, и, как человек очень деликатный, до чрезвычайности, он предоставил Данилову полную самостоятельность в своей области, не желая, как младший, своими действиями возбудить недоверие или скорее не желал осуществить тот служебный контроль над Даниловым, который он, Янушкевич, должен был бы осуществить. При мобилизации в штабе Верх<овного> гл<авнокомандующего> они оказались снова в том же взаимоотношении, благодаря чему Янушкевич совершенно старается стушеваться и вместо того, чтобы быть связующим звеном между Верх<овным> глав<нокомандующим> и Даниловым, стушевался и подписывает все телеграммы, составленные Даниловым, без проверки. При всех же личных переговорах он, Янушкевич, старается не касаться стратегической стороны. В результате все телеграммы из Ставки Верх<овного> гл<авнокомандующего>, в которых даются основные директивы, иначе устанавливается общий план войны, отсутствует именно этот общий план. Я лично читал много этих телеграмм, но понять, чего хотят, решительно нельзя. Говорят о необходимости починить железн<ые> дороги, мосты, шоссе. Но и без них штаб фронта это знает и работы в этом направлении идут. А об общем плане глухо лишь сказано, что предполагается вступить в пределы Германии. Но о направлении, в котором это надо делать, когда - ничего.
[28 октября]
Уже сегодня 28 ок<тября>, прошло 10 дней, и весь фронт стоит. Немцы этим временем пользуются, и из агентурных сведений мы знаем, что они укрепляют свои границы. А брать эти укрепления - лишние жертвы. Вместо того, чтоб на их плечах вторгнуться в пределы Германии, мы ждем, ждем. Почему неизвестно. Сколько ни запрашивали штаб Верх<овного> гл<авнокомандующего>, ответы получались, как сказано выше, относительно мостов и т. д. Мы все здесь пришли к глубокому убеждению, что Данилов орудует не только помимо нач<альника> шт<аба> Янушкевича, о чем я уже писал выше, но и помимо Верх<овного> гл<авнокомандующего>. Сопоставляя все мелочи, уясняется та картина, что Верх<овный> гл<авнокомандующий> не в курсе дела, у него нет общего плана - в результате нет общей воли, нет цели, нет идеи. Директивы шт<аба> Верх<овного> гл<авнокомандующего> в лучшем случае, когда в них и мелькают идеи, являются лишь решением задачи на основании результатов боев, но эти указания никогда не идут в глубь, а ограничиваются указаниями, до какого рубежа дойти. Рубежи эти очень малы - верст 60-100. Но дальше - ни полслова. Затем проходит томительно время стоянок, и вдруг снова задача дается, короткая и часто без связи с предыдущим периодом, под влиянием случайных успехов или неуспехов, в каком-либо частном месте.