Военный дневник
Шрифт:
15 января
Прибыл я в Варшаву около 12 1/2 [ч.] и, покушав, выехал на моторе по Сохачевскому шоссе в штаб II арм[ии]. У Блона свернул налево и около 3-х часов был в Гродиске у ген[ерала] Смирнова [81] . Там я в подробности узнал, где поставлены крепостные орудия, и выяснил, что присылка этих орудий очень кстати и вполне удовлетворяет своему назначению. Даже присылка еще одной батареи будет принята с благодарностью. То же относительно поршневой артиллерии — отказа нет.
81
Смирнов Владимир Васильевич (1849 — ?) — генерал от инфантерии, командир 20-го армейского корпуса (1908), командующий 2-й армией (1914).
Вообще ген[ерал] Смирнов — человек жизни, идет навстречу всему, всегда готов помочь и сознает полезность того, что ему предлагают. Зашел, между прочим, разговор о взаимной поддержке между армиями в тех случаях, когда
Оттуда я поехал к ген[ералу] Литвинову. Настроение относительно артиллерии крайне противоположное. Зачем нам эти пушки? Трудно их перевозить, тяжесть громадная, а ежели будем отступать, то куда же их девать. Мы их взяли, чтобы не огорчать Главнокомандующего, но они нам не нужны. Вот что я услышал в штабе I арм[ии]. Мне казалось, что причина к тому была лень обдумать новую вещь, лень решить вопрос, как поступить с орудиями, лень шевелить мозгами по новому делу — живому, полезному. По новому и, конечно, сложному. С грустью в сердце я уехал от них и вернулся в 8 ч. вечера к себе в вагон.
16 января
В 11 1/2 [час.] я на моторе выехал на [Гуров] в штаб VI арм[ейского] корп[уса] к ген[ералу] Гурко. Поговорив немного, мы вместе поехали на позиции, где были крепостные орудия, и присутствовали при стрельбе. Разрывы были видны простым глазом. Молодой прапорщик, ком[андир] взвода, очень симпатичный и расторопный, давал отличные ответы на задаваемые вопросы, и было видно, что он вполне в курсе дела. Когда я его спросил, хорошо ли ты знаешь свои 120 пуд. 6 дм. пушки, он мне с гордостью ответил: "Я крепостник, Ваше Императ[орское] Выс[очество]!" Так как стрельба шла интенсивная и по телефону ком[андир] бат[ареи] беспрестанно давал приказания, то разговаривать долго было трудно, и мы пошли назад. Неприятель начал пристреливаться к батарее. Шрапнели рвались по сторонам, но мы благополучно вышли из сферы огня и вернулись в штаб. Батарея стреляла при мне на 3 в[ерсты] 100 с[аженей] по вы[со]те Шидловской. Была слышна пулеметная и ружейная трескотня и ясно видны разрывы чемоданов.
16 января
Около 10 ч. вечера ко мне в вагон зашел кн[язь] Енгалычев, новый варшавский ген[ерал]-губернатор. Разговор был длинный и по разным вопросам. Отмечу их по памяти, не ручаясь за порядок и последовательность.
Разговорились относительно гр[афа] Адама Замойского. Кн[язь] Ен[галычев] на это говорит мне: "А вы знаете, что он уже со мной выкинул? Накануне моего выезда в Варшаву, 7 янв[аря], я был в Ставке Верховного. Гр[аф] Ад. Замойский отзывает меня в сторону и предупреждает, что в день моего приезда готовится в Варшаве целый ряд террористических актов на должностных лиц, и советует отложить поездку. Я ему ответил, что предупреди он меня раньше, то я мог бы и отложить, но меня ждет вся Варшава, и было бы крайне неудобно в последнюю минуту отменить приезд, который связан с целым рядом приемов и встреч. Он мне ответил, что у него есть список лиц, замешанных в заговоре, и между ними — известный общественный деятель доктор Завадский [82] , организатор скорой помощи, много потрудившийся в деле эвакуации раненых, и что по этому списку все эти лица будут в эту ночь арестованы. Приезжаю я в Варшаву и, конечно, внутренне чувствовал себя не очень хорошо, но все прошло благополучно. Как только я приехал в замок, то вызвал жандармов. Они не имели улик против лиц, отмеченных в списке гр[афа] Ад. Замойского, и, конечно, не арестовали бы их, но получили категорическое приказание из Петрограда и должны были исполнить. Я приказал им немедленно расследовать все улики, и на следующий день, получив сведения, что против них абсолютно ничего нет, я вызвал своего помощника сенатора Любимова и говорю ему: поезжайте в то место, где заключен докт[ор] Завадский, а если вам неудобно ехать, то я сам поеду. Но мне кажется, что вам удобнее это исполнить, и скажите ему, что новый ген[ерал]-губ[ернатор], расследовав дело о вашем аресте, увидел, что это было весьма печальное недоразумение. Вы свободны, и ген[ерал]-губ[ернатор] надеется, что этот арест не повлияет на вашу полезную деятельность, которую он и вся Варшава ценят. Эффект получился boenff {Здесь:
82
Завадский Юзеф — варшавский врач, национал-демократ, во время первой мировой войны выступал за отделение Польши от России (с австрофильским уклоном).
За австрофильство
На днях арестованы 40 человек с председателем общества скорой медицинской помощи докт. Завадским и членом центрального обывательского комитета прис. пов[еренным] Дзевульским. Арестованным предъявлено обвинение в австрофильстве. ("Варшавское Утро").
Относительно польских легионов произошло нечто прямо невероятное. Представьте себе, является ко мне полковник [Горгинский] с бумагами. В одной из них, за подписью лиц из штаба Юго-Западной армии {так в документе: имеется в виду Юго-Западный фронт}, говорится по пунктам, что [зауряд]-полковнику такому-то с разрешения Верх[овного] гл[авнокомандующего] и командующего Юго-Зап[адной] арм[ии] ген[ерал]-ад[ъютанта] Иванова разрешается формировать польские легионы из лиц только польской национальности, командный язык — польский, офицеры поляки, и что легионы будто всех трех родов оружия, и высшие командные соединения будут под начальством лиц, перечисленных в бумагах, а общее руководство по формированию поручено Польскому национальному комитету. Другая бумага гласила, что разрешается в соборе Св. Яна в январе освятить для этих легионов хоругви и что легионы будут присягать под этими хоругвями на польском языке, причем показал мне присяжный лист, точный перевод нашей присяги, причем перевод засвидетельствован полковником из штаба Иванова. Я у него взял эти бумаги, говоря, что они ему теперь не нужны, и посоветовал съездить к Иванову в штаб, ибо тут, говорю ему, есть недоразумение. Да, вот забыл прибавить, что в бумаге было сказано, что в легионы поступают все новобранцы 1915 года [из] губерний Царства Польского.
Недоразумение вот в чем. Вы, конечно, знаете, что в армии есть знамена, а не хоругви, и знамена жалуются Государем Императором. Присяга же происходит не под знаменем, а в присутствии знамени. Присягают же перед крестом и Евангелием. Что же касается легионов, то по общему принципу единства армии могут быть только польские дружины государственного ополчения, формирование коих идет общим порядком уездными польскими начальниками.
Немедленно я написал Алексееву, нач[альнику] шт[аба] Иванова, что мы старые знакомые, а потому позволяю писать Вам совершенно откровенно. Польские легионы в том виде, как Вы разрешили их формировать, — [это] походит на восстановление польской армии, а так как это вовсе не входит в виды правительства, то Вас могут обвинить в создании польской армии. Кроме того, нахожу совершенно недопустимым поручать формирование этих легионов Польскому национальному комитету, который, между прочим, не существует как таковой, а есть лишь группа лиц польской знати. Формировать воинские части должны уезд[ные] воин[ские] нач[альники], и может быть сформировано лишь госуд[арственное] ополчение и ничто другое. Между тем явившийся ко мне [зауряд]-полковник был в форме полковника, и на погонах золотом вышиты латинские буквы "P. L.". О том же я написал и в Ставку. Главное, что поляки вовсе не желали этих легионов, им это скорее навязали, а отнимать — конечно, может вызвать неудовольствие.
Относительно общей программы, то я получил точные инструкции от Его Величества и, главное, просил во вступительной речи упомянуть, что воззвание Верховного гл[авнокомандующего] остается в силе и как база моей деятельности. В деталях моей речи я просил разрешения, говоря о Польше, сказать "губернии Царства Польского", а не Привисленский край. Выражение "губ[ернии] Царства Польского" находится в законе и часто повторяется. Сказать же "Привисленский край" — это ложка [дегтя] в бочке с медом. Выражение для поляков обидное. Государь согласился с этим, и теперь всюду будет сказано "губ[ернии] Цар[ства] Польского". Речь моя была одобрена всеми министрами и Верх[овным] гл[авнокомандующим].
Приехал я в Варшаву и с вокзала проехал прямо в собор. Местный владыка лично в соборе меня не встречал, а прислал викарного епископа. Отслужил молебен Свя[тому] Александру Невскому, не знаю почему, могли бы по крайней мере Свя[тому] Николаю, ежели не хотели Государю. Зато в католическом соборе был сам местный епископ со всем духовенством и масса народу. Он меня приветствовал краткой речью, в которой выразил надежду, что я отнесусь с любовью к многострадальному польскому народу. Затем отслужили молебен о здравии Государя. После этого состоялись приемы в замке. Один только не приехал, это наш епископ Николай.
Когда я к нему заехал с визитом, то, как говорят, он хотел сперва меня пастырски благословить. Ну, это, конечно, не так. Он, между прочим, явно против слов воззвания Верх[овного] гл[авнокомандующего]. Я ему заметил, что это воззвание опубликовано с ведома Государя, который и желает провести все, что там сказано, а потому нам, русским, здесь следует поддерживать волю Государя, а кто не желает это делать, тому лучше не служить в этом крае.
"Ну конечно, конечно, само собою разумеется", — ответил он мне. Понял, в чем дело, и сразу круто повернул.