Воевода
Шрифт:
– Старшой! – вновь зазвенел голос уже совсем близко. – Боярышня спрашивают, далеко ли нам еще и не пора ли стоянку делать. Солнце уже клонится.
Верен нехотя обернулся к отроку. Здоровенный детина лет восемнадцати, сильный и длиннорукий, но еще не раздавшийся в плечах, с еще по-детски пухлыми губами. В дорогие, шитые бисером, сапоги заправлены полосатые штаны, а на ветру лихо вьется белое полотно нарядной нательной рубахи.
– Скоро дойдем, – буркнул Верен, чувствуя, как с приближением отрока на него опять накатывает ощущение непонятной тревоги. – Будет вам стоянка.
– Старшой, а старшой, – отрок щеголевато поднял своего коня на дыбы. – А ты что в кольчуге-то?
– Лучше в кольчуге париться, чем в бою потом сжариться! – сердито бросил Верен, отворачиваясь от наглеца.
– Какой бой?! – рассмеялся отрок, видно, взятый на службу из богатого рода и оттого имевший бесстыжие и хамоватые привычки. – С кем тут биться-то, уж не с рогозом ли али с теми ракитами?
И, не дожидаясь ответа, он поскакал обратно к каравану, гикая и хохоча на скаку. Верен сердито плюнул ему вслед и, посмотрев с тоскливым предчувствием на ракиты, зашелестевшие на том берегу, подумал печально, что кабы знать, где его ждет беда, так уж не так тошно было бы выслушивать дерзкие насмешки всяких юнцов. А уж беду-то он чувствовал, да не знал, как отвести ее. «Разве что берегиню свою попросить?» – мелькнула дикая мысль.
– Эх, Свенда, Свенда, – начал он тихо. – Кабы я знал, как тебя позвать, берегинюшка, уж я бы тогда в первую очередь спросил тебя про то, что меня ждет, что истомило мою душу предчувствием тягостным. Эх, кабы показала бы ты мне эту беду растреклятую, что лежит камнем на сердце, ни покою не дает мне, ни роздыху.
Верен провел рукой по глазам и махнул ладонью, будто прогнал прочь нелегкие думы. И в тот же миг он увидел облачко сизое меж двух ракит, словно туман от речки набежал. «Однако ж, – думается ему, – откуда туману быть сейчас, ведь солнце-то еще не село? Да и облачко странное какое-то». Стал он к нему приглядываться и видит, что оно, как живое: и свет в нем мелькает, и блики мерцают. Тут у старшого аж дух захватило: неужто она, берегиня, ему откликнулась? Застыл он на месте и не шелохнется, ждет с замиранием сердца, что же дальше-то будет. Тут облачко разглаживаться стало и светлеть. Пригляделся Верен к нему повнимательней и видит, что перед ним открылась картина живая, словно сквозь туман увиденная. И на этой картине бой идет среди ночи. Костры горят, люди мечутся в красноватых отблесках пламени, оружие сверкает. Смотрит старшой во все глаза и видит себя, как бьется он один с печенегами. Одного зарубил, другого рассек аж до пояса, и тут вдруг все куда-то стало отдаляться и туманиться, и только видно одно, как летит стрела черная. Медленно так летит, чуть подрагивает, словно воздух рвет наконечником. И видит он, совсем рядом, как блестит красноватым отблеском заточенная грань острия, словно сам он и есть та стрела черная и летит сквозь ночь непроглядную. А тьма вокруг вихрем крутится, и лишь вдали пятнышко светлое, как на дне колодца глубокого. И только он разглядел эту горошину света, как все вокруг завертелось, замелькало стремительно, и светлое пятно мгновенно превратилось в круг у костра, где сам он стоит с мечом, и враги вкруг него злобятся. Но видит он себя со спины сквозь наконечник стрелы, нацеленный прямо в него. Моргнул Верен глазами, и облачко вмиг исчезло, словно и не было ничего.
– Вот тебе и на, – пробормотал он озадаченно. – То ли мне почудилось, то ли я и впрямь что-то видел.
Однако ж кольчугу на себе ощупал и осмотрел тщательно, словно от того боя, что пригрезился ему, на ней могли остаться следы. Нет, все в порядке, хороша его кольчужка, и не раз она спасала его от стрел лесных разбойников. Спереди усилена бляхами, так что не то, что стрелой, копьем не пробьешь. И все же Верен призадумался. Вспомнились
Серый жеребец под Вереном заржал и нетерпеливо ударил копытом. Сзади под размеренный шум каравана неторопливо приближался его товарищ, купец Ольстин [20] , на гнедой понурой кобыле.
– Что, старшой, запечалился? – начал Ольстин издалека, хитро усмехаясь в вислые рыжие усы. – Сейчас дойдем до печенежского стана, девку тебе сыщем красивую, чтоб она тебе всю ночь плясала без устали.
Договорив эти слова, Ольстин как раз поравнялся с Вереном и, дружески хлопнув старшого по плечу, захохотал во всю глотку.
20
Ольстин – древнерусское имя. Известен черниговский боярин Ольстин Олексич.
– Что ты ржешь тут, как жеребец? – Верен вновь провел ладонью по глазам, но видение больше не повторилось.
– А помнишь, как в прошлый раз мы у Куели пировали? – продолжал Ольстин, не замечая настроения старшого. – Какими девками нас хан тогда одарил! Ах, девки, девки! Огонь, а не девки! А какие плясуньи да затейницы?!
– Да, было дело, – улыбнулся Верен сквозь свои нелегкие раздумья. – Лихо мы тогда погуляли. Да и было с чего: торг тогда дюже удачный вышел.
– И сейчас выйдет! Все будет, как надо; ты уж не сомневайся. – Ольстин снова хлопнул товарища по плечу. – И погуляем на славу!
Верен все еще колебался: говорить товарищу про видение или нет. Вдруг засмеют, вдруг ничего не случится? Но тут он вспомнил про виденную стрелу и выдавил из себя вымученные, трудные слова:
– Не пойдем сегодня к печенежскому стану.
– Как же так?! – Ольстин перестал хохотать и сердито сдвинул брови. – Да что ты такое говоришь?
– Вот что, друг мой, – Верен повернулся к товарищу и взял его за руку. – Хочешь смейся, хочешь верь или не верь, но только что у меня было тут видение, что ночью нас всех печенеги порежут.
– Как видение, какое видение? – в недоумении переспросил Ольстин.
– Такое видение, обыкновенное, – Верен и сам не знал, какие бывают видения. – Туман над речкой поднялся, а в нем картинка живая, как нас всех убивают.
– А может, ты просто перегрелся на солнышке? – невесело хохотнул Ольстин.
– Может, и перегрелся, – старшой покривил губы, ожидая дальнейших насмешек. – А если нет?
– С чего бы? У нас ведь мир с ними.
– Не мир, а мирок, – нахмурился Верен. – А как говаривал мой дед: идешь на мирок, ножик сунь за сапожок.
– Так сунем ножик и кольчужки наденем, – не унимался Ольстин. – Но зачем себя пира-то лишать с молодыми плясуньями?
– Как бы нам не пришлось на кровавый пир попасть, где плясать придется не с девками ихними, а с мечами да саблями.
Ольстин промолчал, ничего не ответил, но видно было, что до него все-таки дошли слова товарища, и от прежней его беспечной веселости не осталось и следа.
– Что ж, раз такое дело, – сказал он после недолгих раздумий. – Ты у нас старшой, тебе и решать. А плясуньи подождут нас маленько.
– Спасибо тебе, Ольстин. – Верен чуть наклонился с седла и крепко пожал руку товарища. – Спасибо тебе, друг.
– Да, ладно. Что ты, за что? – Ольстин пришпорил свою кобылу. – Поеду-ка я лучше, купцов наших обрадую.