Воин Доброй Удачи

Бэккер Р. Скотт

Словно жук, перевернутый на спину.

«Только посмотри на него!» – зашелся смехом тайный голос.

– Да! – засмеялся в голос Келмомас. Он даже захлопал в ладоши от радости.

Потом, когда ночь и тишина объяли все кругом, он двинулся в обход по лабиринту маленьких полей битвы, вдыхая едкий воздух и стараясь не оставлять на полу кровавых следов. Он думал, его охватит ощущение славы во время прогулки среди мертвых, но осталась лишь пена битвы. Ни отчаяния, ни криков смертельного поединка больше не осталось. Никакого различия между героями и трусами заметно не было. Мертвецы были просто мертвецами, совершенно

беспомощными и неуязвимыми. Чем больше он их считал, тем, казалось, громче они над ним смеялись.

Наконец он остановился, идти было больше некуда, тишина давила на уши.

– Мамочка? – осмелился он позвать. Мертвые не шелохнулись.

И тут приклеенная ухмылка угасла…

Вместо этого лицо его скривила плаксивая гримаса.

Был всего один миг поутру, едва она проснулась, когда все казалось по-прежнему – вот-вот, стоит потянуться и зевнуть, чтобы к ней подбежали рабыни-прислужницы для исполнения ритуала пробуждения. Всего миг…

Но ужас, настоящий ужас, поселяется не только в душе, но и в членах. Стоило поднять руки, чтобы вернулись воспоминания о вчерашнем безумии. Одышка. Странная несогласованность усилий и движений, будто мышцы превратились в песок, а кости налились свинцом. Гул в ушах.

Распростершись на узкой кушетке, Священная императрица Трехморья стремительно тонула, пытаясь ухватиться за жгучие мысли ледяными пальцами. Они резали, как ножи…

Дворец потерян.

Мужа предали.

Келмомас…

Милый малыш Келмомас!

Она пыталась свернуться в клубочек, пыталась плакать, но слезы и рыдания были слишком тяжелы и неподъемны, все внутри сделалось таким хрупким. Вместо этого ею овладело зыбкое беспокойство, когда можно было лишь метаться, но руки и ноги были сами по себе, как отмершие ветви. Это оказалось также непосильным, поэтому она продолжала лежать неподвижно и билась лишь внутренне, словно скользкий червяк в чьих-то руках.

– Прошу вас… – прошептал девичий голос. – Ваше Величество…

Эсменет с трудом открыла глаза. Хотя слезы так и не пролились, веки сильно набрякли.

Нари стояла на коленях возле ее кушетки с округлившимися от страха глазами, роскошные волосы падали на грудь, обрамляя ее пухлые щечки. Над плечом девушки белел квадрат окна, блики солнечного света играли на желтых стенах.

– Мн-н-е очень нужно, чтобы вы оставались зде-есь, – проговорила она сквозь слезы, струившиеся по щекам. Эсменет поняла: ее снедает ужас, что неудивительно. Имхаилас взвалил на нее непосильную ношу. – Просто оставайтесь тут, хорошо? Прошу вас лечь лицом к стенке… и не поворачивайтесь…

Не произнося ни слова, Священная императрица Трехморья отвернулась от девушки и уставилась на потрескавшуюся краску стены. А что еще ей оставалось?

Проходили одна стража за другой, а она лежала неподвижно, пока необходимость помочиться не стала непереносимой. Ей оставалось только слушать…

То, что происходило меж влажных простыней.

– Кто это там?

– Моя мать…

– Мать?

– Не обращай на нее внимания.

– Нет, я гляну!

– Не нужно… Прошу тебя… Лучше погляди сюда…

У девушки перебывало четверо разных мужчин, но ушам Эсменет они казались одним и тем же существом. Одинаковые неискренние похвалы и грязные шуточки. Одинаковые вздохи. Те же стоны и смешки. Шуршание трущихся волос. Те же вскрики. И хлюпающий ритм телодвижений.

Только

запахи они издавали разной степени переносимости.

Одновременно все они вызывали у нее отвращение, но и возбуждали. Какой стыд. От одного воображения чуда близости, единения двух чужих людей.

Она заново переживала все те соития с мужчинами, которых знала в бытность проституткой. Сколько она их перевидала, пробиравшихся к ней с жадными глазами, предлагающих серебро вместо ухаживаний и любви.

Как она подсмеивалась над ними, дразня; задыхалась, давясь; забивалась в угол от ярости импотентов и изредка стонала под медленными ласками красивых и застенчивых. Как жадно считала монеты, мечтая о еде, которую можно будет купить, и новых тряпках.

Она оплакивала потерю своей империи.

После ухода четвертого клиента возникла пауза. Через окна, не закрытые ставнями, снизу проникал шум улицы и эхом отдавался от штукатуренных стен и кафельного пола. Торговец вином надтреснутым голосом расхваливал лечебные свойства своего обработанного серой сидра. Зарычала и залаяла собака, явно старая и чем-то напуганная.

Эсменет наконец отвернулась от стены, не в силах больше терпеть. Комната продолжала казаться ей странной. В Самне такая ей была бы совсем не по карману, но она, невзирая на всю свою красоту, не могла похвастать экзотичностью дальних стран, как Нари, к тому же Самна не видела такого богатства, что сконцентрировалось в Момемне со времени прихода к власти Келлхуса. Два окна смотрели на залитый солнцем фасад здания напротив, где тоже жили проститутки – она заметила сидящих на подоконниках двоих бледнокожих норсираек. Дальнее окно освещало небольшую буфетную: тазик с водой на деревянном кухонном столе со шкафчиком, несколько амфор, уставленные посудой полки и висящие пучки сушеных трав. Ближнее заливало светом кровать Нари – роскошное широкое сооружение из красного дерева, покрытого черным лаком. Кушетка Эсменет стояла параллельно кровати почти у двери.

Девушка лежала обнаженной на смятых простынях, подмяв под себя подушку, и смотрела на нее. Беглая императрица Трехморья устремила на нее просящий взгляд. Ей было знакомо изнеможение, которое она видела в глазах Нари, утихающее сексуальное возбуждение, то, как стягивало голую кожу высыхающее семя, и особенное ощущение, что она выжила на этот раз. И противоречивая разноголосица в душе девушки была тоже ей знакома: один голос считал полученные монеты, другой уговаривал не отчаиваться, третий еще не отошел от только что произошедшего, а еще один подстрекал выдать свою императрицу.

Нари была сломлена, в этом сомнения не было. Даже жрицы Гиерры, продававшие себя по велению своей богини и храма, внутренне ломались. Продавать близость означает выворачиваться наизнанку, превращать в согревающий других плащ собственное сердце. Но выворачивать душу можно лишь до поры до времени, а потом все безнадежно спутается, все ориентиры.

Да, сломлена. Эсменет видела трещины прямо в плавающем взгляде девушки. Вопрос был только в том, каким именно образом. Выставлять себя на продажу вовсе не означало полностью лишаться веры в людей, чувства достоинства или сострадания, но сами понятия менялись. Нари верила в то, что людям можно доверять, ревность охраняла ее чувство собственного достоинства, и сочувствие другим было ей не чуждо, но все это выражалось особенным образом.