Воин огня
Шрифт:
– Сейчас погасим, сейчас, – приговаривал Банвас. – Потерпи.
Ичивари перевел взгляд на воина огня, на этого пня горелого – права была мавиви, и насколько! – и ужаснулся: одна зима отделяла его самого от такого вот безумия. Незавидная участь – всякий раз, используя силу или просто теряя душевное равновесие, вспыхивать в самом прямом смысле слова. Ранвари лежал лицом вниз, черный, закопченный, неподвижный. Кожа на спине лопалась волдырями свежих ожогов, трескалась от мучительного и непроходящего жара.
Ряд воинов – Ичивари глянул на них и вздохнул с некоторым облегчением – давно сломался. Побросали оружие, торопливо наматывают на руки одеяла, шкуры. Без этого пока что нельзя и дотронуться до незримой пелены пламени, до взбесившегося и не желающего затихать ашрига, пожирающего свою жертву.
– Банвас, теперь я вижу – бранд-команду следует увеличить. Сам выбери людей и установи дежурства, как мы с тобой говорили весной… Утери разместите в моем доме, ты и ты. Вы, двое, отнесите и Джанори в мой дом, уложите обоих в гостевых комнатах. Благоволение духов явлено нам зримо. Ичи, передай мне бумагу, из-за которой ты привел сюда всех. Я буду говорить со стариками, и мы решим, к какой породе отнести ваши… деревья душ. И как нам теперь именовать Джанори. Он не мавиви и не ранва, но его умение поддерживать висари сил неоспоримо.
Вождь чуть помолчал, глядя на собравшихся. Ичивари отметил: вид у отца утомленный до предела, на ногах ему стоять не проще, чем больному Джанори после перехода от своего дома до жилья Виччи…
– Идите все по домам и отдохните, – сказал вождь. – Это была длинная ночь, и она подарила нам мир, что особенно ценно. Но принять и оценить великий дар мы сможем только после отдыха, когда обретем силу, чтобы сполна осознать и осмыслить произошедшее…
Глава 4
Разговор с духами
«Вера есть воздух, без нее задохнется душа. Вера есть вода – без нее доброта наша погибнет в пустыне обыденности. Вера есть солнце, взращивающее детей своих и дарующее им свет, тепло, радость. Вера есть почва, питающая ростки грядущих дел. Так я вижу и так ощущаю… Но как мне сказать это вслух? Каким именем назвать того, кто дарует свет, воду, дыхание и рост жизни? Увы, я помню лишь обрывки слов из проповедей гратио, приплывшего на этот берег с первыми фермерами. Я не могу винить в гибели его и подобных ему никого, только войну, унесшую слишком многих и породившую ошибки, искупаемые исключительно прощением, но не местью. Зеленый мир утратил так же много, если не больше: люди моря уничтожали древнюю веру народа сознательно и усердно, нельзя не признать очевидного.
Как же мне быть? Никто не призывал меня и не наделял правом гратио, служителя веры. Но я сам дерзновенно избрал путь и упрямо следую ему, совершая ошибки, смешивая осколки уцелевшего в памяти своей и чужой… Словно веру можно собрать, подобно мозаике, из цветных камней убеждений… и заблуждений.
Да простит меня Дарующий за ересь вольную и невольную. Умение прощать – это великий дар его. И пусть Плачущая не роняет черных Слез, взирая на мои метания, пусть однажды удостоит меня знаком надежды – этой радуги в ладони, звенящей в тон с живой душой…»
Река времени может долго катить свои воды по равнинам покоя, столь пологим, что не ощутимо течение и кажется, нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь этот покой без перемен и возмущений. И есть лес, покрывающий весь знакомый мир. Люди приходят, взрослеют, создают семьи и старятся, а кроны леса по-прежнему зелены, на плечах могучих вершин покоится свод вечности и ничто не может поколебать закон… Жизнь человека коротка, он ходит по земле и не наделен правом взлететь высоко, не постичь ему взглядом, брошенным из сини небесной, всей огромности реки времени. Человек не может из вышины проследить, замирая и благоговея, протяженность вод, укрытых туманом прошлого, не заглянет он и за горизонт грядущего.
Но однажды река меняется, достигая больших порогов. Скалы обстоятельств сдавливают ее, мнут, уплотняют. Воды ревут и пенятся, события свиваются в тугие струи, разбиваются о камни преград или перепрыгивают валуны, казавшиеся неодолимыми еще недавно. Само тело времени меняется, и одна человеческая жизнь вмещает, кажется, всю его безмерную протяженность. И становится очевидным: люди важны! Именно
Я стал так думать недавно. Тогда и понял, что рулевое весло пора отдать более молодым. Осторожность моя сделалась опасно похожа на нерешительность, а взгляд мой, увы, слишком часто обращен за корму, в счастливую и деятельную юность… Потому что я осознал: реки судеб целых народов и миров могут однажды иссякнуть, высохнуть, сгинуть без следа… Наш зеленый мир не вечен, и держится он не на плечах секвой, нет. Это мы – главные деревья леса, именно мы подпираем свод сил и держим закон. Конечно, если осознаём свое дело, подставляем спины и принимаем бремя, не жалея себя.
Я помню нашу прежнюю жизнь. Праздник урожая и дни поклонения предкам, ночное пение, роднящее с духами, и стариков, которые с ними говорили… Я вождь, сын вождя и внук вождя. Мне ведомо куда больше, чем иным. Уже давно духи не участвовали в наших праздниках, а может, они не отвечали никогда? Зачем им вслушиваться в ничтожную суету смертных, пока река безмятежно и лениво змеится по равнине? Удачные охоты и хорошие урожаи лишь мошки-однодневки для невоплощенных, для единого дыхания самой жизни… Мы донимали высшее мелочами. А когда пришла большая беда, не поняли, что мало просить о помощи и требовать мести врагу, осквернившему лес. Надо исполнять то, для чего мы, люди, допущены к плаванию по реке событий не в виде бревен, несомых потоком, но как деятельные обладатели лодок и весел… Наш мир един с нами, мы просили его о помощи, но ведь и он ждал от нас того же! Он дал нам мавиви, которых мы не защитили. Он дал нам знание о неявленном, которое мы не восприняли. Он дал нам право менять самого себя – а мы не справились, даже не осознали величия дара. И тогда лес загорелся, упали первые старейшины-секвойи… А мы повели себя не как люди – воплощенные духи с разумом, сердцем и силой, – мы впали в безумие и бежали, как олени. Мы рвали горло и мстили, как стая волков. Мы зарывались в норы и топорщили иглы, как дикобразы. Животное, неразумное и малодушное, победило. Мы стали спасать себя, но не лес и не зеленый мир.
Да, нас сжигала и убивала война, но мы победили. Отвернувшись от свежих язв пожарищ и глядя на поверженных врагов, нам было несложно судить, миловать и карать, нас не донимали лишние вопросы. Мы полагали, что наши простые ответы достаточно хороши под сенью нерушимого закона – ведь по-прежнему зелены кроны уцелевших старейшин леса. Мы гордились собой: пороги позади, мы герои и свершения наши останутся в памяти навсегда.
Но впереди уже нарастал гул большого водопада. И как одолеть его, никто из нас не ведал… Наши традиции – лодки на реке – разбиты. Наши законы – рулевые весла – утрачены или сломаны. Наша победа не конец пути, но лишь первый шаг. Мы оказались слабы, не удержали на плечах свод закона. Он расколот.
– Дедушка, не молчи так грустно. – Мавиви погладила плечо махига, обошла старика и попыталась заглянуть в его лицо. – Мне холодно и больно, когда ты так молчишь. Я не знаю о чем и не могу помочь.
– Я думал о реке судеб. – Магур улыбнулся, благодарно гладя ладонь Шеулы. – Моя мама была савайсари – «поющая шепот асари». Мы утратили большую часть песен, она передала их дочери, моей сестре, ей одной, как и велел закон. Сестра погибла в первую же ночь, когда люди моря напали на нас… И никто более не может петь для асари. Я узнавал. Из сорока племен лишь в пяти были те, кто знает слова ветра, и только в одном старая савайсари выжила и кое-что помнила тридцать лет назад, но отказалась взять новую ученицу. Она верила, что отдала свой голос дочери и не смеет повторить тех же слов еще кому-то… От нашей древней веры осталось так мало, что дети возраста Чара считают ее лишь сказкой. Красивой, старой и слишком наивной… Но разве можно быть детьми леса, не веря и не помня?