Воин огня
Шрифт:
– Восстанавливать висари, – пояснила Шеула, садясь на край кровати и примеряясь к руке больного. – У него жар, ты здоров, проще вас двоих слушать. Ему твое здоровье, ощущение и все иное… Не поясню на словах, знаю только на сакрийском, как Рёйм записал в кодексе. В одну сторону нельзя направить передачу, это как водоворот: ты отдаешь ему, но и сам невольно получаешь отдачу…
– У меня здоровья много, – с прежней безмятежностью заверил Гимба. – Давай переливай. А молчать при этом обязательно? Это я к тому, что…
Ичивари сердито выдохнул и прикрыл дверь. Постоял в коридоре, старясь унять ревность. Собственно, ничего нового. Все девушки степи, сколько их есть, улыбаются и вздыхают, еще издали заметив Осторожного Бизона. Все юноши степи мрачнеют и вздыхают, оценив его чудовищную
Ичивари вернулся в большую комнату приемов. Дед уже завтракал, слушал новости и думал. По опыту Ичивари знал: это надолго. Пока что можно выйти, подышать туманом, остыть и успокоиться. Стыдно, он-то полагал себя вполне исцелившимся, но злость вспыхнула снова, стоило Шеуле улыбнуться Гимбе и подать ему руку. Потому что вдруг пришло осознание, большой болью сжавшее душу: сам он вряд ли станет ранвой для этой или любой иной мавиви. Он слишком близко – так и было сказано – стоял от края огненной пропасти, он и теперь иногда вспоминает пламя и испытывает смутную жажду. Зато Гимба здоров. И ему все нипочем! Знает, что сказать и как перестать выглядеть в чужих глазах большим и страшным… Едва увидел Шеулу – и повел себя так, как он, Ичивари, не смог. Ловкий.
– Чар, у-учи, – шепнул себе сын вождя. – Тебя опять понесло.
Он вышел на крыльцо и медленно вдохнул, процедив влажный прохладный воздух. Ветер переменился, морем больше не пахло, только хвоей и травой. Травой сильнее, младший паж приволок огромную копну, перевязанную веревкой, и засыпал в кормушки Шагари и кобыл. Как только доволок, такой тощий! Ичивари покосился на коня, почти собрался и его назвать в мыслях предателем – тычется мордой в ладонь недорослю, выпрашивает свеклу, готов уже и на спине прокатить, пожалуй. Но сердиться на счастливого пегого невозможно. Лучше спуститься и самому вычистить приятеля, от кончика носа и до копыт, так получится успокоиться вернее и надежнее всего. Дело долгое, неторопливое, позволяющее наблюдать за всей улицей и думать. Наставника больше нет! Вот ведь главное-то… В душе шевельнулась гордость за деда: а кто еще мог превратить злодея в факел и сжечь дотла. Только Магур. Ни словом не упомянул о своих заслугах, деду это не требуется, его уважают за нечто иное, чем доблесть или сила, чем даже ум. Просто за то, что именно таков: настоящий кедр, который можно уничтожить, срубить, но никогда – вывернуть с корнем. Он глубоко связан с лесом, но при этом и людей видит до самого дна души. Если разобраться, и отец – кедр… А сам он, Ичивари? Оценивая без жалости к себе последний сезон, надо признать, что сам он, сын вождя, стал чем-то вроде ядовитого плюща, не имеющего корней и жадно пьющего чужие соки. Маму сколько раз до слез доводил, отца огорчал, к деду не ходил весной, в степи себя вел не лучшим образом, Шеулу жестоко обидел. И те девушки, которые ему улыбались зимой, в дальнем поселке фермеров… Им он не оставил бус и ни разу не помог по весне. Хотя тут случай особый: они не ему одному улыбались, и соседи говорили о них разное, а это были люди, не склонные к сплетням.
Поежившись, Ичивари вспомнил плачущую Лауру и нехотя пообещал себе навестить ферму и разобраться, как
Недоросль-паж никуда не ушел, он стоял рядом и следил за чисткой Шагари. Сын вождя покосился на полукровку, поманил, отдал скребницу и стал пояснять, как правильно вести по шкуре, как выбивать грязь и как потом гладить ворс щеткой. Разрешил расчесать гриву и хвост. У Шагари, священного коня, имеются собственные, для него вырезанные, костяные гребни – на зависть всем девушкам богатство…
– Чар, ты занят?
Ичивари провел скребницей по шкуре Шагари еще раз, обернулся, освободил руки и прошел к ограде. Облокотился на жердь, с интересом рассматривая Гуха, рослого, но тощего и нескладного парня, который учился в большом университете. Этот любимчик профессора Виччи в последние дни пропадал в пещерах и вот явился в поселок. С победой вернулся тощий Гух: Томас ведь ни в чем не обвиняется… Тогда почему Гух так мрачен? Скорее он должен быть горд собой.
– Не занят. Я самый бездельный бездельник сегодня, – грустно признал сын вождя. – Томас уже дома?
– Он-то дома, – вздохнул Гух. – Но профессор Маттио… Мы такую штуку нашли в пещерах! Он глянул и велел срочно звать тебя. Сказал: это важно, и это пока только для вождя. Опасная штука, связанная с людьми моря. Ты же знаешь профессора. Все шепотом и все с оглядкой.
Гух виновато развел руками. Осторожность и нерешительность Маттио Виччи были действительно общеизвестны. К тому же теперь стало понятно: ему действительно есть кого бояться.
– Давай я позову отца. Хотя ты прав, он-то занят. И дед занят.
Ичивари оглянулся на дом, подумал о Шеуле, которой наверняка будет плохо после лечения. Деду нельзя уходить, он ранва. Отцу нельзя: он разыскивает в бумагах нечто важное, магиоры сидят у него за столом, Джанори пришел неспроста. Гимбе, и тому нельзя. Он тоже возле постели Утери и тоже при деле.
По улице прошли воины, ведя на коротких сворках двух псов. Кивнули Ичивари и жестом показали: частично осмотр долины выполнен, чужаков пока не замечено. Псы ни разу не брали след.
– Я сын вождя, могу и сам глянуть на вашу «штуку», записать важное, рассказать отцу или позвать нужных людей, – решил Ичивари. – Далеко она? В пещерах? Сейчас возьмем двух-трех воинов, отец велел выходить из столицы с сопровождением.
– Зачем? Тут она, в лесу, рядом. – Гух махнул рукой на север. – Она не тяжелая, мы лошадь выпросили и везем. То есть Маттио везет, а я прибежал. То есть Маттио не везет, он прячется в лощине и вообще никуда не идет и причитает, и никак…
Гух поник и виновато покосился на Ичивари. Трусость, проявляемая мужчиной столь открыто, должна, по идее, вызывать презрение. Но если ты ценишь человека, если уважаешь его, то и подобный грех, оказывается, сможешь простить. Гуху стыдно звать воинов и позорить профессора. Это так явно читается в его умоляющем взгляде… Ичивари покосился на пажа. Попросил самым тщательным образом вычистить коня, получил восторженные заверения в безграничности усердия. Улыбнулся: парнишка весь светится от счастья, ему доверили заботу о Шагари!
– Идем глянем на «штуку».
– Вот увидишь, в полчаса управимся, – оживился Гух. – Вдвоем мы его уж как-нибудь из зарослей выманим. А без охраны он ни шагу…
Ичивари поправил нож, немного подумал и сходил за пистолем. Несколько таких стволов, тяжеленных и, по его мнению, бесполезных, изготовили оружейники, на пробу. Стреляют пистоли скверно, попасть в цель можно самое большее с пяти-семи метров. Зато выглядит оружие серьезно. Для трусливого Маттио – самое то… Лук ведь гораздо опаснее и надежнее, но бледные кривят губы и насмехаются: мол, оружие дикарей. Намекают, что в первой войне они почти победили именно благодаря ружьям и пороху. И, надо признать, в их словах есть доля правды. Хотя дед объясняет все иначе, делая упор на слабость тактики жителей зеленого мира и разобщенность племен, на удаленность поселков друг от друга и доверчивость их обитателей. Бледных не сочли врагами, им позволили привезти на берег и пушки, и ружья, и стальные сабли. Без внимания отнеслись к постройке крепостей. Потом за все это пришлось платить кровью…