Воин под Андреевским флагом
Шрифт:
Не было, Ваша Светлость, никаких недостатков ни в рачении, ни в усердии, ни в осторожности, ни в искусстве, а все произошло от слабости судов и их снастей; хотя шторм прежде такой был, но если бы все крепко было, устояло бы, да качество судов лучшее.
Черноморскому Адмиралтейскому правлению я представил и просил нарядить комиссию оное все судить и свидетельствовать.
Ваша Светлость, прибегаю я к милостивому Вашему покровительству и покорнейше прошу употребить меня тут, где бы я мог до последней моей капли крови пролить в службе Ее Императорскому Величеству» (в тот же день Марко Иванович отправил письмо и Мордвинову, где по-дружески просил его: «Я, Николай Семенович, предаю себя и судьбу свою известной Вашей честности и доброму сердцу, и покорно Вас прошу в сем несчастливом случае защитить мою честность
Князь Потемкин пришел в отчаяние, совершенно пал духом, решил даже передать командование войсками Румянцеву. 24 сентября он писал Екатерине:
«Матушка Государыня, я стал несчастлив. При всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе – все малые и ненадежные суда, и лучше сказать, неупотребительные. Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не Турки.
Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к Графу Петру Александровичу, чтоб он вступил в начальство, но, не имея от Вас повеления, не чаю, чтоб он принял. И так, Бог весть, что будет. Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог.
Сразу вслед за этим Светлейший пишет и второе письмо с предложением вывести войска из Крыма, так как «без флота в полуострове стоять войскам Вашего Императорского Величества трудно, ибо флот Турецкий в Черном море весь находится и многочислен кораблями и транспортами, а посему и в состоянии делать десанты в разных местах».
В тот же день Потемкин сообщил о потерях флота графу Румянцеву. В откровенном письме он уверял своего бывшего начальника в «привязанности и истинно сыновнем почтении», просил совета о выводе войск из Крыма для усиления обороны Херсона и Кинбурна: «Прошу Вас, как отца, скажите мне свою на сие мысль. Чтоб ни говорил весь свет, в том мне мало нужды, но важно мне Ваше мнение. К тому же моя карьера кончена (эта фраза написана по-французски. – П.В.). Я почти с ума сошел…»
В ответных письмах Румянцев соглашался принять командование над армией Потемкина только временно до его возвращения из поездки в Петербург. Он не советовал выводить войска из Крыма и рекомендовал Суворова, как знающего «все те места», чтобы последний посоветовал, где и как укрепить посты на побережье для отражения десантов.
Незадолго до этого турки предприняли попытку взять штурмом Кинбурн, и Екатерина, еще не зная о потерях флота, в это же время писала Светлейшему:
«Империя останется Империею и без Кинбурна. Того ли мы брали и потеряли? Всего лутче, что Бог вливает бодрость в наших солдат тамо, да и здесь не уныли. А публика лжет в свою пользу и города берет, и морские бои, и баталии складывает, и Царь-Град бомбардирует Войновичем. Хорошо бы для Крыма и Херсона, естьли б спасти можно было Кинбурн. От флота теперь ждать известия.
24 Сентября».
Получив, наконец, известия невеселые, Екатерина писала князю:
«Теснит грудь мою Ваше собственное состояние и Ваши спазмы, чувствительность и горячность…приказание к фельдмаршалу Румянцеву для принятия команды, когда ты ему сдашь, посылаю к тебе; вручишь ему оное как возможно позже…»
При Дворе пошли слухи об унынии Потемкина. Один из сановников говорил: «Знаем, что князь болен; чудная болезнь: после горячки сделалась лихорадка. Знаем и то, что князь просится сюда; узнали графу Петру Александровичу (Румянцеву) цену. Двор (Екатерина) уважает его теперь более князя».
Спешу, Всемилостивейшая Государыня матушка, отправлением сего
Всемилостивейшая Государыня, сжальтесь над моим слабым состоянием, я не в силах: дела Ваши от сего потерпят. Вы изволили писать мне милостиво, что дадите письмо к Г[рафу] Румянцеву в запас о принятии начальства, но он не получал.
Стал ли бы я Вас безпокоить, естли б был в силах.
Серьезно поврежденные суда поставили на длительный ремонт: не помышляя уже о закладке новых кораблей, ремонтировали имеющиеся, причем в авральном порядке: в две смены, почти без выходных и праздников (при этом мастеровые и служащие не получали жалованья по нескольку месяцев, о чем Войнович писал главнокомандующему). Требовалось срочно доставлять в Севастополь все новые партии мастеровых и множество материалов, что ввиду зарядивших дождей было непросто. «Несколько раз дорога так портилась, что ничего нельзя было возить, как и теперь провиантские подвозы все остановились, и я без ума и в хлопотах поеду завтре в Кременчуг приискивать способов. Но естли не просохнет, то Бог весть, как извернуться», – сетовал Потемкин. Насилу успели с ремонтом до следующего лета.
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Естли бы Вы видели мои безсменные заботы и что я ночи редкие сплю, Вы бы не удивились, что я пришел в крайнюю слабость. Уничтожение флота Севастопольского такой мне нанесло удар, что я и не знаю, как я оный перенес…
P.S. Я теперь вижу, ежели бы у нас пропустили Equinoxe {равноденствие (фр.)}, то бы флот Севастопольский цел остался. (В периоды осеннего и весеннего равноденствий на морях в умеренных широтах часто бывают сильные штормы. – П.В.)
Екатерина, как могла, утешала своего любимца:
«Потеря флота Севастопольского не тебе одному нанесла удар, я сие нещастие с тобою делю…
Конечно, луче было, естьли б Equinoxe пропустили, но что делать? Что зделано, то зделано. Разве буря лишь была для нас, разве туркам она вреда не нанесла? Очаковской эскадре разве от бури ничего не зделалось?» [1]
Из сообщений адъютанта Потемкина Михаила Гарновского мы узнаем, что в среде высших сановников были слышны неблагоприятные отзывы об образе действий Светлейшего. Так, например, в Совете говорили: «Мы знали, что князь погорячился, дав флоту повеление выступить в море в такое время, которое к выходу судов совсем неспособно». Передавали, что князь «держится одними интригами».
1
«Наш флот много пострадал от шторма во время равноденствия и даже лишился одного судна и одного фрегата; турецкий флот, говоря умеренно, пострадал более чем вдвое, но, впрочем, мы не потеряли ни одной пяди земли», – писала Екатерина доктору И.Г. Циммерману.
Сама же Екатерина говорила о Потемкине: «Честь моя и собственная княжая требует, чтоб он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-либо славного дела, – хотя б Очаков взяли. Бог знает, отчего он унывает и почти печальные письма пишет. Должно мне теперь весь свет удостоверить, что я, имея к князю неограниченную во всех делах доверенность, в выборе моем не ошиблась».
В донесении от 26 октября Потемкин, ссылаясь на сведения, пересланные контр-адмиралу Мордвинову агентом из Константинополя, писал о том, что «капитан Тиздель, командовавший помянутым кораблем, прибыл в канал Константинопольский, бросил якорь между обеими крепостями и бесчестным образом предал себя в руки Турков».