Воин света
Шрифт:
— Актёры?
— Ну, кто-то же должен выступать в роли подозреваемого, правда? — отвечает он, не глядя на меня и снимая телефонную трубку. — Мы процедуру знаем и проведём всё безукоризненно с точки зрения закона.
Он долго ждёт, пока на той стороне провода ему ответят. И там отвечают.
— Давай, Пересторонин, — командует Иван Трофимович. — Веди всех ко мне, сейчас быстренько опознаем.
Он вешает трубку и улыбается мне. Ну, что же, кажется, всё действительно идёт по плану, да?
Через пару минут дверь открывается,
— Проходите, гражданин, — обращается ко мне Пересторонин. — Вот сюда, у стеночки вставайте. Да не боитесь вы. Это простая формальность. Самая простая…
6. Брожение
Пропасть я не пропаду, естественно, и если уж совсем припрут к стенке и придётся прибегнуть к тяжёлой артиллерии, мало никому не покажется. Камня на камне не оставлю ни от предпенсионера Ивана Трофимовича, ни от семейки Зевакиных, ни даже вот от этого, ни в чём неповинного Пересторонина. У нас в детском саду, кстати, был мальчик с такой фамилией.
Каких только фамилий не встретишь на просторах союза ССР, но самые затейливые собраны в Москве, словно из кунсткамеры сбежали…
В общем, бояться мне нечего, но вся эта мышиная возня очень раздражает, а стрелять из пушки по воробьям тоже не хочется. Да и стрёмно, честно говоря просить «больших дяденек» заступиться. Сам с ними разберусь…
Меня и других статистов расставляют вдоль этой самой стенки, к которой меня не следует припирать. «Актёры» на меня не похожи, от слова «совсем».
— Спасибо, хоть все мужчины, — подмигиваю я Катюшину.
— Что-что? — строго хмурится он.
— Я говорю, спасибо, что всё согласно УПК РСФСР вершите.
— Ну да, — как бы не понимает он.
И действительно, о чём я говорю-то? Один узбек, один матрос, и ещё один дядя лет сорока, пропитый, прокуренный и разваливающийся от кашля. Все ребята хороши, выбирай на вкус.
Заводят бармена. Я его тотчас узнаю. Он был за стойкой в ночь возмездия, когда Зевакин младший раздавал, можно сказать, долги чести. Бармен меня тоже узнаёт. Узнаёт и непроизвольно косится на Пересторонина и тут же на Катюшина. А потом опасливо смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, он сразу переводит его на матроса.
Матрос щерится и выглядит довольно опасно.
— Посмотрите внимательно, гражданин Кутепов, вы узнаёте кого-нибудь из этих людей? Смотрите-смотрите, не тушуйтесь. Рассматривайте, это ваша обязанность. Непосредственная и почётная! Ну что?
Гражданин Кутепов снова поднимает на меня глаза и, вспомнив, наверное, что случилось с Зевакиным, опять быстро их опускает. Но перед тем, как потупить взор, он замечает маленькую злую вспышечку в моих честных и наивных очах. А ещё, я надеюсь, что он человек наблюдательный и поэтому видит лёгкое,
— Ну? — напористо произносит Пересторонин. — Узнаёте кого-нибудь?
Пересторонин в штатском, и хрен знает, что у него за чин.
— Нет… я не уверен…
— Смотрите! Смотрите!
— Ну… вот этот, вроде похож…
Сердце ухает вниз и тут же взмывает, потому что показывает бармен Кутепов не на меня, а на моего соседа матроса.
— Чё?! — вскипает гроза морей. — Ты чё сказал?! Ты, сучка драная! Да я тебя на рею вздёрну, крыса сухопутная! Я тебе полную глотку напихаю… якорей, сука! Ты чё в натуре, я тебя…
— Молчать! — прикрикивает Пересторонин на моментально разбушлатившегося морячка Папайа. — А вы смотрите внимательно и не обращайте внимания, если они пытаются вас сбить с толку или угрожать.
— Ага, — подтверждает туберкулёзник. —
Они воткнутся в лёгкие
От никотина черные
По рукоятки лёгкие
Трёхцветные наборные…
— А ну-ка прекратить!
Любитель Высоцкого затыкается.
— Нет, — мотает головой бармен и, ещё раз встретившись со мной взглядом, отворачивается. — Нет, извините, но я никого из этих людей опознать не могу. Не в состоянии. Передо мной каждый вечер знаете сколько лиц мелькает? Всех не запомнить. Никак не запомнить, вы уж извините.
— Уводи, — кивает Катюшин.
— Вот вы, Иван Трофимович, — говорю я, когда бармен уходит, — человек опытный, а делаете непростительные ошибки. Это же бармен из «Интуриста»…
— Так точно, — становится очень внимательным Катюшин.
— А я там бываю нередко. Я его узнал. И он мог меня припомнить, да только не то, что я там бываю, а мог бы под вашим давлением указать на меня, поскольку моё лицо могло ему показаться знакомым. Это вам на заметочку. Век живи, как говорится, век учись. Ну что, я могу идти?
— Погоди, не торопись. Ещё есть свидетели.
— Иеговы?
— Твоих деяний.
— Кстати, вы напрасно называете при нас фамилию того, кто опознаёт. Мы же можем попытаться отомстить за наветы. Вам это в голову не приходило?
— В натуре, я сёдня в его бар пойду! — заявляет морячок.
Ну, это вряд ли, конечно. Мы — и я, и Катюшин — это понимаем.
— Пересторонин! — кричит в сторону двери мой гонитель. — Заводи следующего!
О, на этот раз заходит один из приятелей Зевакина, тот что был с ним в ту памятную ночь. Был и не вступился. Был и не попытался помочь. Посмотрим, узнает или нет…
Он чувствует себя крайне неуютно. Ведь нужно смотреть прямо в лица, встречаться взглядами, показывать пальцем и говорить что-то вроде «это он!» Нет ни зеркала, за которым можно спрятаться, ни видеокамеры. Короче, всё просто и конкретно.