Воин света
Шрифт:
— Ладно, философ, слушай. Ты просил информацию по Мурашкиным собрать.
Я прищуриваюсь. Уже не особенно и нужно…
— Значит так… — он передаёт мне тоненькую папочку. — В общих словах. Молодая семья, Елена Андреевна Мурашкина, урождённая Тумилович, Николай Васильевич Мурашкин, дочь Наталья Мурашкина, восемь лет. У дочери хроническое заболевание верхних дыхательных путей. Чуть больше семи месяцев назад был приступ астмы, очень серьёзный. Девочка впала в кому. Была на искусственной вентиляции, прогноз врачей был крайне неблагоприятный. В общем мать от горя чуть с ума не сошла,
Блин… получается… получается, что вот эта девочка… То есть, когда Рыбкина в неё перенеслась, то куда делась она, настоящая Наташка-Мурашка? Судя по диагнозу… Ёлки… Выходит, из-за того, что моя Наташка не перенеслась в неё, она выжила и даже выздоровела? Может такое быть? Думаю, моей Наташке от этого стане полегче…
— Егор?
— Да-да, извините. Просто… м-м-м… я слышал об этой истории, раздобыл телефон и хотел поговорить с этими Мурашкиными, а дозвониться не смог. Я думаю, нам нужно особое внимание уделять детскому здравоохранению. Я хотел у них узнать, как со стороны пациентов проходили контакты с медучреждениями. Понимаете, здесь важно, чтобы э-э-э…
Я замолкаю. Он кивает несколько раз, ожидая продолжения, а потом выдаёт:
— Не хочешь, не говори. Потом всё равно узнаю…
Интересно, он помнит, что они были на свадьбе или их не было? Или это вымазано из его памяти?
— Ладно, потом расскажу. Извините…
Всё потом…
Храм небольшой. Здесь тихо, сумрачно и спокойно. Пахнет ладаном. Косые лучи света падают на лики святых, отражаются от серебряных окладов, от позолоты. Мы с Наташкой без гостей. Даже венцы над головами держать некому.
— Ничего, — машет рукой батюшка. — Я вам их на главы возложу. Сейчас минуточку обождите и будем вас крестить. И венчать.
Вернее, один гость всё-таки есть, гостья. Айгюль. Но она не крещённая, так что от неё пользы мало. Таскаем её повсюду за собой, не зная, куда пристроить. Она в последнее время тихая, травы свои не употребляет.
На неё Витя мой поглядывает. Вот пусть её охраняет и командует ей. Глядишь и получится чего…
— Батюшка, а ничего, что сразу после крещения? — беспокоится Наташка.
— Ничего, — отмахивается он. — Кто мы такие, чтобы диктовать Ему порядки и последовательности?
Он уходит, а я, вместо подготовки к таинству, прокручиваю в голове разговор с Гурко. Час назад я его спросил, назначат ли его начальником отдела, а он ответил, что не знает. И ещё сказал, что Брежнев хочет уходить и в этот раз настроен серьёзно. Хочет, как Черненко, освободиться.
Ну, что же, я об этом думал. И, надо сказать, решение правильное… Было бы… Если бы он не решил рекомендовать вместо себя товарища Романова Григория Васильевича. И не просто решил, а начал уже
Н-да… Рекомендовать Романова. Не Андропова, а Романова, консерватора, верного ленинца, промышленника и всё такое прочее. А это значит, что… Собственно, уже любому ясно, что это значит. Значит, что реформам Андропова хана.
Нет, Романова, конечно, тоже можно попытаться убедить, рассказать ему что было, что будет, чем сердце успокоится. Да только очень сомневаюсь, что он захочет резать священную корову коммунизма. Будет загонять нас в коммунистическое светлое будущее в отдельно взятой стране, тем настойчивее, чем более мрачную картину будущего я нарисую.
Не то чтобы у меня руки опускались, но, честное слово, как-то очень трудно и долго продавливается этот мир…
Возвращается священник.
— Так, Георгий, все мысли небожеские — в сторону. Забудь о делах. Понял меня?
— Понял, батюшка.
Он подходит к большой купели, кивает, открывает потрёпанную толстую книжку и начинает читать молитвы. И мысль моя, к удивлению, отвлекается от Брежнева и Гурко, от Романова и Андропова. И всё земное вдруг начинает казаться неважным, а всё горнее единственным, имеющим смысл.
— Крещается раб Божий Георгий во Имя Отца… — священник окунает мою голову в воду и тут же ослабляет давление, позволяя мне вынырнуть.
— Аминь, — говорит он и снова давит на затылок погружая в купель. — И Сына… Аминь.
— И Святаго Духа, — произносит он, опуская мою голову в купель в третий раз. — Аминь. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Я встаю напротив алтаря.
— Блажени, ихже оставишася беззакония, и ихже прикрышася греси. Блажен муж, емуже не вменит Господь греха, ниже есть во устех его лесть…
Когда таинство оказывается исполненным, священник обращается ко мне:
— Ну, что, Егорий, раб Божий чувствуешь ли, как семя веры начинает произрастать в сердце твоём? Это искра вечного сияния…
Я не знаю, что ему ответить. Да, кажется, что-то жжёт в груди, но…
— Не знаешь и не отвечай, — улыбается он. — Господь есть любовь и есть свет. Я вижу в тебе свет. Много света. Больше, чем в других. Я скажу, а ты послушай. Ты пытал, а я не знал, что сказать и думал потом. И вот…
Я слушаю внимательно, даже хмурюсь, стараясь уловить каждое слово, каждый звук…
— Если Господь на тебя рассчитывает, — говорит священник, — значит не щади себя и делай то, что тебе предначертано. Будь воином Божиим, Воином Света! Целуй икону.
Он подаёт мне изображение Архангела Михаила. Я прикладываюсь.
— Не каждому такое выпадает. Только тем, кто может, в ком есть сила и сияние божьей искры. Значит в тебе есть, я чувствую. На каждого из нас у Него свой план. Если видишь чудо, смири душу и исполняй Его волю. До конца. Ты был ли воином?
— Было когда-то… — смущаюсь я, не зная, как объяснить, что было-то было, да не сейчас, а когда-то в… будущем…