Воины Андеграунда
Шрифт:
– Что случилось? – спросил художник. – Почему все шумят и бегают?
– Лев Андреевич ночью умер. Сердечный приступ. Он вчера остался поработать, документы накопились, а на пересмене его обнаружили мёртвым. Охранники проверили камеры, никто к нему не заходил и не беспокоил.
Николай вспомнил об обещании диктатора и проскрежетал зубами.
– Как же так, ребятки? Что теперь будет-то?
– А ничего не поменяется, – ответил Витёк с верхнего яруса. – Придёт сволочь наподобие Льва Андреевича и установит новые законы. Вряд ли кого отпустят, на это никто не надеется. Хуже бы не стало.
После обеда в Город Сильных пожаловал новый диктатор Алексей
Новые порядки он начал применять с первого дня. Увеличил рабочий день на два с половиной часа, аннулировал выходные и бонусы за хорошее поведение, сократил время обеда, порции и число перерывов. Когда услышал робкие возгласы недовольства, сообщил, что прибавляет к сроку пребывания в городе девяносто дней. Всем. Каждому. Без разбора.
Несправедливость задела, и народ забунтовал. Самодурство зацепило горожан, но недовольных успокоили. Били жителей, сажали в карцер за малейшую провинность, оставляли без еды и воды, стравливали между собой и унижали. Под горячую руку попал и Николай. Он возвращался после смены, огрызнулся на замечание стражника и получил по почкам. Не сдержавшись, художник размахнулся и отправил обидчика в нокдаун.
На крик сбежались охранники, вооруженные электрошокерами и резиновыми дубинками, отходили Колю и приговорили к заключению в карцер на две недели. Путь к спасению отдалился.
Карцер представлял собой крохотную комнатку, рассчитанную на трёх человек. Вещей или книг не было, удобств, кроме ведерка в углу, не имелось. Пустое тёмное помещение с холодными стенами и ледяным полом. Художника бросили на сырую, пахнущую затхлостью простынь и забыли про него. Провалявшись полдня в луже собственной крови, Николай замёрз, пришёл в сознание и походил, чтобы согреться. Голова раскалывалась, а горло кровоточило: видимо, задели рану, нанесенную Мамонтом. Сплюнув в ведро, Коля поискал глазами воду, но не обнаружил и сел на корточки. Опершись затылком о бетон, он глубоко вздохнул, обогащая мозг кислородом, закрыл глаза и задремал. Вечером принесли скромный ужин, состоящий из луковой похлебки (горячей!), куска чёрствого чёрного хлеба и стакана кипяченой воды с привкусом хлорки. Художник спрятал хлеб в карман, похлебал «супа» и ожил, возвращаясь к жизни.
На второй день полегчало: раны на лице и теле затянулись, горло успокоилось и не кровоточило. Воздух в комнате прогрелся, и единственным, что нагнетало обстановку, была непреодолимая скука. Вася, Антон и Витёк остались на свободе, и Коля сутками напролёт сидел, завернувшись в простыню, размышлял или разговаривал вслух, обсуждая план предстоящего побега, прошлую жизнь, испортившиеся отношения с женой, рухнувшие надежды художника и прочие вопросы, на которые не хватало свободных минут.
Спустя неделю, когда Николай привык к одиночеству и неторопливому течению времени, дверь карцера открылась, и к нему подселили соседа.
– Вдвоём веселее, девочки, – хихикая, сказал охранник, толкая новенького внутрь. – Можете ублажать друг друга круглые сутки.
Новенький не обратил внимания на колкости и сел напротив Николая. Пару минут они сидели в тишине, бросая косые взгляды. Никто не хотел нарушать молчание, но вернулся стражник, открыл окошко и продолжил измываться над обитателями карцера.
– Скройся, – ответил новенький.
– Не скучайте, крошки! – Шутник помахал ручкой и спрятался.
Художник не выдержал и рассмеялся.
– Давно ты здесь? – спросил Коля.
– Ты не поверишь. Гулял я вчера вечером с друзьями по центру, с девчонкой познакомился, до дома проводил, а дальше как отрезало… Очнулся в тоннеле, дверь с табличкой «Добро пожаловать», и с ходу попал в сильнейшую заварушку… То ли драка, то ли избиение, шум, гам, крики, и на меня с дубинками накинулись. Как говорится, из огня, да в полымя. Я защищался, но разве один в поле воин.
– Здорово начинаешь. Куда попал, догадываешься?
– Есть мысли. Тюрьма или колония, да и не важно. Наверху тоже не сахар было, дело повесить хотели. С сыном прокурора повздорил. Я – Саша.
– Николай, – представился художник. – Здесь тоже не сахар. Изначально сие место позиционировалось с перевоспитанием, а позднее, со смертью старого и с приходом нового диктатора, тут решили вспомнить СССР сталинских времен. Нагрубил или огрызнулся – бьют, работаешь безвылазно, кормят ерундой. Казарменные порядки сменились на репрессии, и если раньше мы терпели, имея реальные шансы на возвращение, то теперь об исправлении не думает никто… Власть видит в людях рабов, которых надо загноить, искоренить. Когда ты выйдешь из карцера, Саша, беги отсюда. Диктатор найдёт предлог, чтобы рабы не выбрались наружу. Мы либо умрём, либо вырвемся.
– Я не собираюсь умирать. Надо бежать – побежим.
Коля кивнул, замолчал и задумался о побеге. Есть минимальные шансы перехитрить охрану и дать деру из подземелья, или в Городе Сильных поставят точку, линия жизни многих прервётся, и правду не докажут. Как пройти дозорных и узнать, где выход? И если он есть, что ждёт узников по ту сторону? Художник помнил, как проснулся в тупике и прибыл в подземелье, но на протяжении каждого дня видел пересменку стражников, окончания дня Льва Андреевича; все они являлись людьми наёмными и уходили домой. Значит, выход имелся, и власти знали правильное расположение. Побег. Николай жаждал сбежать и вернуться. Вернуться, дабы спасти горожан и доказать правоту. Поджать хвост и скрываться, ожидая визита нежданных гостей, после того, как его унизили – нет, нет и ещё раз нет! Если раньше Коля мечтал о спокойствии, то случай с Мамонтом вселил в душу страх. Он осознал, что каждый житель ступает по тонкой нити, и рано или поздно под ногами может оказаться пустота. Жители Города Сильных имеют право на свободу.
Иван Леонтьев был талантливым лаборантом и находил подход к любому человеку. Медицинский институт окончил с красным дипломом, научные работы публиковал в книгах и журналах, на порталах и сайтах мировых университетах, смазливое лицо помогало в сдаче зачётов, экзаменов и достижении целей. Профессоров он покорял умом, женщин-преподавательниц – красотой и природным обаянием, соглашаясь на постель и авантюры.
После учебы Иван устроился в частную больницу доктора Смирнова, которая неофициально считалась лучшей в городе, а официально Волжск признавал её второй. Лаборант показывал усердие, показывал достойные результаты и получал положительные отзывы пациентов, и доктор, заметив настойчивость молодого парня, предложил повышение и подарил высокооплачиваемую должность. Леонтьев перевёлся из больницы в главную лабораторию, находящуюся за городом. Лаборатория оказалась секретной: Ване и его коллегам завязывали глаза, сажали в корейский микроавтобус и минут двадцать везли до места. Поездка напоминала фильмы о Джеймсе Бонде и игру в шпионов. Секретная информация, подпись о неразглашении и запрет на пересечение границы Российской Федерации, – на работе шутили, что они трудятся на ФСБ и обречены трудиться до пенсии.