Воины
Шрифт:
И как мне было защищаться от подобных обвинений? Что я вообще могу сказать в свою защиту?
Через день, когда обстановка так и не улучшается, Капитан созывает всех девятерых оставшихся и делает порази тельное объявление. Он отсылает женщин обратно. Они слишком тяжелое бремя для нас. Им отдадут одну из повозок и часть оставшейся провизии. Если они поедут на закат, не сворачивая, говорит Капитан, они рано или поздно отыщут дорогу в свое селение под стенами нашего форта. Он отходит, прежде чем мы успеваем сказать хоть слово. Дамы и сейчас слишком ошеломлены, чтобы что-либо говорить. И что мы можем ему ответить? Что мы вообще можем сказать? Что мы не согласны с этой немыслимой жестокостью и не позволим ему отослать женщин на верную смерть? Или что мы провели новое голосование и единодушно
— Не может быть, чтобы он это серьезно! — говорит Конюший. — Это же смертный приговор для женщин!
— А почему это должно его волновать? — интересуется Бронник. — Для него женщины — это просто домашние животные. Я еще удивляюсь, что он не велел нам просто убить их на месте, чтобы не морочиться с отсыланием и не выделять им провизию.
Этот разговор показывает, как сильно путешествие ослабило нас — настолько, что никто не чувствует в себе сил открыто возразить против возмутительного распоряжения Капитана. Он совещается с Интендантом и Конюшим, сколько еды мы можем им выделить и какую повозку отдадим, и обсуждение это идет так, словно ничего особенного не происходит. Женщины не знают о решении Капитана. И я, вернувшись в нашу палатку, ничего не говорю Вендрит. Я привлекаю ее к себе и крепко обнимаю, думая про себя, что, быть может, обнимаю ее в последний раз. Когда я отстраняюсь и смотрю ей в глаза, на глаза мне наворачиваются слезы, и Вендрит смотрит на меня с удивлением. Но что я могу сказать? Я ее защитник. Я не могу признаться, что Капитан обрек ее на смерть, а я собираюсь молча согласиться с его чудовищным приказом. Неужто можно испытывать любовь к женщине из Рыболовов? Да, может, и возможно. Возможно, я люблю Вендрит. Несомненно, расставание с ней причинит мне сильную боль. Женщины быстро собьются с пути, пытаясь пересечь негостеприимные пустынные земли, через которые мы прошли. Несомненно, они умрут через несколько дней. А мы, по всей вероятности, умрем через пару недель, во время своей безнадежной попытки добраться до обитаемых районов империи. Я был безумцем, когда решил, что мы сможем совершить это путешествие, просто развернувшись лицом в сторону столицы и твердя себе, что мы потихоньку-полегоньку туда доберемся. Но есть и третий путь, который избавит Вендрит и остальных женщин, да и моих друзей тоже, от одинокой смерти в пустынных землях. В тот день, между тремя небольшими холмами к северу от форта, Сержант показал мне, как это делается. Я выхожу из палатки. Капитан закончил совещаться с Интендантом и Конюшим и теперь стоит в одиночестве на краю лагеря, словно он находится один на какой-то иной планете.
Я окликаю его:
— Капитан!
Когда он оборачивается, мой нож уже наготове.
Затем, стоя перед потрясенными людьми, я негромко произношу:
— Теперь Капитан я. Возражения будут? Отлично.
И я указываю на северо-запад, обратно в ту сторону, где стоят подпоясанные змеями идолы, а за ними лежит пересохшее озеро, а за ним — красные утесы.
— Мы все знаем, что никогда не отыщем империю. Но форт по-прежнему там. Ну так пошли! Сворачиваем лагерь и выступаем. Мы возвращаемся. Возвращаемся домой.
Дэвид Болл
Бывший летчик, изготовитель саркофагов и бизнесмен, Дэвид Болл объехал пятьдесят стран на трех континентах, четыре раза пересек Сахару в процессе подготовки к написанию своего романа «Империи песка» и путешествовал по Андам на «Фольксвагене». Другие исследовательские поездки приводили его в Китай, Стамбул, Алжир и на Мальту. Он водил такси в Нью-Йорке, устанавливал телекоммуникационное оборудование в Камероне, реконструировал старые викторианские дома в Денвере и качал бензин в Гранд-Тетоне. В число его приобретших популярность книг входят масштабное историческое полотно «Железное пламя», упоминавшаяся выше «Империи песка» и современный триллер «Прогулка по Китаю». Дэвид Болл живет вместе с семьей в доме, который они построили в Скалистых горах.
В вошедшем в этот сборник зловещем рассказе он переносит нас в Марокко семнадцатого века и показывает душераздирающую игру в кошки-мышки,
Свиток
Пленник почувствовал, как что-то ползет по его животу, и, открыв глаза, увидел змею.
Это была гадюка; вялая и медлительная от предрассветного холода, она приползла на тепло его тела. Едва смея дышать, инженер медленно поднял голову и взглянул в угольно-черные глазки, бесстрастные, холодные и пустые, как его собственные. После первого тошнотворного приступа страха, прокатившегося по жилам, он глубоко вздохнул, с трудом веря в собственное везение. Всего лишь неделей раньше один из его людей, повернувшись во сне, придавил подобное создание — быть может, это же самое. Да, мучился он ужасно, но затем навеки освободился от этой жизни. После всего, через что пленнику пришлось пройти, — неужто наконец все решится так легко?
Инженер почувствовал, как колотится его сердце, когда он передвинул руку, предоставляя змее удобную мишень. Воздух был душным, почти что жидким.
Мелькнул раздвоенный язычок.
«Господи, пожалуйста, забери меня!»
Змея не обратила никакого внимания на протянутую руку. Подняв голову, она неотрывно глядела на инженера. Инженер смахнул ее. Змея уползла. Так и не укусила. Злясь все сильнее и твердо решившись спровоцировать змею, инженер ударил ее. Он почувствовал холод чешуи под рукой, но ни ожога укуса, ни прилива яда. Это был сон, всего лишь сон. Быть может, это султан снова жестоко насмехается над ним. Еще одна запись в султанском свитке, еще одна часть его судьбы, которую он не в силах изменить.
Потом это перестало иметь значение. Рептилия ускользнула прочь и скрылась в дыре в кладке, вслед за крысой.
Батист перевел дыхание и улегся навзничь. По щеке его сползла слеза. Жара уже начала просачиваться в метаморе, подземное помещение, которое Батист делил с пятью сотнями других рабов. Некогда здесь было сорок его людей, теперь же осталось всего шестеро. Остальных унесли болезни, голод, змеи, скорпионы, изнурительный труд, отчаяние, самоубийства, пытки и, конечно же, султан.
Он услышал призыв муэдзина, но шагов стражи пока было не слыхать. Было воскресенье, а по воскресеньям рабам-христианам давали лишних полчаса отдыха и даже возможность помолиться вместе. Теперь Батист услышал эту молитву знакомый рефрен священника, ведущего молебен у ручья, что протекал посреди подземного помещения: «Возрадуйтесь посреди страданий, дети мои, ибо такова воля Божья». Батист скривился. Да уж конечно, узники радовались — это слышно было по стонам, с которыми они встречали начало очередного дня.
Он так и лежал с закрытыми глазами, пока люк не открылся и на землю рядом с его головой не упал сноп света. Сверху сбросили веревочную лестницу. Хор стонов слился со звоном цепей и шумом толчеи: люди боролись за место у лестницы, по тому что того, кто поднимался последним, избивали за леность. Инженера всегда пропускали вперед, потому что Батист обладал властью над их жизнью и смертью. Большинство из них слыхало обычное приветствие, с которым обращался к нему султан: «Убьешь ли ты для нас сегодня, Инженер?»
Никто не хотел попасть в число приговоренных. Никто не пытался подружиться с Батистом, ибо узники знали, что э та дружба может стать роковой. Но главное — никто не пытался причинить ему вред, ибо все знали, что, пока Батист жив, умрут лишь некоторые из них. Если же Батист умрет — умрут все.
К тому моменту, как он поднялся навстречу очередному дню мучений, щурясь под ослепительным марроканским солнцем, Батист уже не был уверен, существовала ли та змея или примерещилась ему.
— Убьешь ли ты для нас сегодня, Инженер?
Он не в силах был сосчитать, сколько жизней назад впервые услышал этот традиционный вопрос султана. Сто? Тысячу? Люди умирали из-за его слабости и султанской скуки, люди умирали из-за игры и свитка, проклятого желтого куска пергамента, о содержании которого он мог лишь гадать.
Батист был солдатом, но никогда не считал себя убийцей. Он был инженером, правой рукой Вобана, знатока искусства осады. Вобана, способного построить все, что угодно, и разрушить все, что угодно. Вместе они придумывали гениальные методы атаки в бесконечных войнах Людовика XIV и превосходили их еще более блестящими методами защиты.