Вокруг Ордынки (Портреты)
Шрифт:
Те же тексты, что редактор браковал, Ардов отсылал в Москву, в "Крокодил", где их частенько публиковали. И то, что отвергнутые им вещи выходят в центральной печати, симпатии к отцу у Березина не прибавляло.
Уже в конце войны моя мать где-то встретилась с Александром Фадеевым, который, как известно, был первым секретарем Союза писателей. Между прочим, он ей сказал:
– Березин все время шлет нам в союз доносы на Ардова. Но судя по тому, что он пишет, будто Виктор беспробудно пьет, там и все остальное - вранье...
(Все, кто знал Ардова, были осведомлены о том, что он в
А еще я вспоминаю, как Ардов осуждал некоторых военных деятелей за излишнюю жестокость. В частности, он говорил это о Кагановиче, который был членом Военного Совета фронта. То же самое относилось и к Жукову. Отец говорил, что, приезжая в какую-нибудь подчиненную ему часть, знаменитый маршал то и дело произносил:
– Расстрелять и оформить через трибунал...
После войны отец довольно скоро демобилизовался. Он сдал свой пистолет "ТТ", но у него еще оставался маленький браунинг, который хранился в ящике письменного стола. С этим пистолетом связана памятная мне история.
Мой старший брат Алексей Баталов в ранней юности отличался тем, что когда-то называли любострастием. Когда ему было всего шестнадцать, он всерьез вознамерился жениться на даме двадцати двух лет.
– Алеша, - внушали ему, - в таком возрасте твой брак не станут регистрировать...
А он, как всегда, рассчитывал на покровительство и помощь Ардова и потому с беспечностью говорил:
– Виктор мне это устроит.
Так вот, когда к Алексею в гости приходили знакомые девушки, он доставал браунинг из ардовского стола и со свойственным ему артистизмом разыгрывал перед ними драматические сценки. И это едва не стало причиной трагедии.
Однажды у нас в гостях был какой-то мальчик, наш с младшим братом приятель. Мы втроем зашли в кабинет к отцу и попросили его показать нам пистолет. Ардов достал свой браунинг, шутя навел его на брата Бориса и сказал:
– Сейчас я тебя застрелю...
При этом он был убежден, что патрона в стволе нет. Отец не догадывался, что Алексей при помощи этого оружия развлекает своих приятельниц...
Слава Богу, в последнюю секунду Ардов отвел пистолет в сторону, а вслед за тем прогремел выстрел - пуля вошла в стену... Мы опешили, а отец побледнел как полотно... Браунинг был удален из дома в тот же день.
Когда брат Алексей стал учиться в школе-студии при Художественном театре, Ардов стал называть его "народный артист нашей квартиры". Шли годы, и вот ему действительно присвоили звание "народного". Узнав об этом, отец покачал головой и сказал:
– Вот тебе и "народный артист нашей квартиры"!..
После войны на Ордынке еще некоторое время продолжалось относительное благоденствие. Был даже приобретен трофейный автомобильчик, самый маленький, назывался он, кажется, "опель-адмирал". Алексей от него буквально не отходил, на этой машине он и научился вождению...
И еще памятная мне история. С раннего детства я терпеть не мог кипяченого молока и манной каши. (Я и теперь испытываю к ним отвращение.) И вот году в сорок пятом отец решился приучить меня к манной каше. С этой целью он повел меня в роскошный ресторан, в гостиницу "Москва". Там Ардова знали, к нашему столику приблизился метрдотель,
Минут через тридцать официант поставил передо мною глубокую тарелку, которая выглядела привлекательно. Сверху был пестрый узор, его составляли цукаты, варенье из различных ягод и сиропы... Но под всем этим великолепием была все та же столь ненавистная мне манная каша. Я зачерпнул ложку, другую и категорически отказался это есть. Отец был разочарован...
А еще гостиница "Москва" мне памятна потому, что в ней останавливался Райкин, когда он приезжал из Ленинграда. Мой отец сочинял для него монологи и сценки, работа над репертуаром происходила в номере, где жил Аркадий Исаакович. Однажды я присутствовал при этом и до сих пор помню впечатление от мгновенных метаморфоз - Райкин как никто умел перевоплощаться буквально на глазах зрителя.
"А потом случилось то, что случилось" - таким эвфемизмом Ахматова обыкновенно обозначала смуту 1917 года. А я в данном случае отношу эту формулировку к году сорок шестому, когда вышло постановление ЦК "О журналах "Звезда" и "Ленинград"" и был опубликован погромный доклад Жданова.
Это страшное событие коснулось нашей семьи двояко. Во-первых, Анна Ахматова на несколько последующих лет стала фигурой одиозной, а сын ее, Л.Н. Гумилев, был арестован и получил длительный лагерный срок; а во-вторых, появился негласный запрет на публикацию произведений Ардова; хотя его имя не фигурировало ни в постановлении, ни в докладе, но то, что там говорилось о творчестве Зощенки, автоматически распространялось на всех сатириков и юмористов.
Отца отказывались печатать даже в "Крокодиле", а ведь Ардов был одним из основателей журнала и до войны некоторое время исполнял там обязанности главного редактора. Впрочем, это юмористическое издание в конце сороковых годов имело устрашающий вид. Мне вспоминаются жуткие картинки, долженствующие играть роль карикатур, - Уинстон Черчилль в обнимку с атомной бомбой, Франко и Тито - оба с окровавленными топорами...
Начиная с сорок шестого года и вплоть до хрущевской "оттепели" Ардову было очень трудно кормить семью. Он был принужден писать репертуар для артистов эстрады и цирка, но и там действовала жесточайшая, бессмысленная цензура. А кроме того, отцу разрешалось выступать с чтением своих рассказов, но лишь в глухой провинции или в маленьких залах на окраинах Москвы...
Тогда, в конце сороковых, был продан рояль, с довоенных времен стоявший в большой комнате, а потом его участь разделили все более или менее ценные книги, в том числе Полное собрание сочинений Льва Толстого...
Но вот настал март пятьдесят третьего. Страна погрузилась в траур, газеты и радио сообщали о болезни "великого вождя и учителя". А шестого марта было объявлено о его смерти...
Я хорошо запомнил этот день. У нас в школе по существу никаких занятий не было, - все рыдали - и учителя, и ученики... Мой младший брат Борис вернулся домой из своей школы, где тоже все плакали. Но, войдя в столовую, он вдруг увидел, что наш отец стоит перед зеркалом и, приплясывая, тихонько напевает:
– Наконец-то сдох, наконец-то сдох...