Вокруг Ордынки (Портреты)
Шрифт:
О другой даме он говорил:
– Гетера инкогнито.
На Ордынку пришел некий литератор, который публиковался под псевдонимом Басманов. Отец надписал ему свою книжку:
Сунь это в один из карманов - (В. Е. Ардов)
Отверженный Богом Басманов. (А. К. Толстой)
Отец совсем неплохо писал шуточные стихи и эпиграммы. Например, такая:
Скажу про басни Михалкова,
Что он их пишет бестолково.
Ему досталась от Эзопа,
Как видно, не язык...
Я хочу привести тут еще одну эпиграмму, но ее нужно снабдить предисловием. В начале шестидесятых годов в ЦК партии было решено
Зря Шолохов к шведам в столицу
Все ездит за премией Нобеля
Немыслимо красному кобелю
Под цвет либеральный отмыться.
В Стокгольме и малую толику
Донскому не взять алкоголику.
И еще о советской литературе мне вспоминаются такие слова отца:
– В полном собрании сочинений любого нашего классика последний том должен иметь такой подзаголовок: "Письма, заявления и доносы".
Ардов говорил:
– Политика кнута и пряника известна еще со времен Древнего Рима. Но большевики тут ввели некое новшество: они первыми догадались выдавать кнут за пряник...
Отец учил нас с братом:
– Огорчаться и расстраиваться от повсеместного хамства и идиотизма жизни в нашей стране - совершенно бессмысленно... Представь себе: ты бежал по лесу и ударился лбом о сук березы - ну вот и обижайся на этот лес, на эту березу...
Помнится, когда мне надоела мелкая литературная поденщина, которая кормила меня в шестидесятые и семидесятые годы, я поделился с отцом своими планами бросить это унизительное дело. Тут он мне сказал лишь одну фразу: "Куском хлеба в футбол не играют..."
Я хорошо запомнил и еще одно его суждение:
– Пожилых мужчин подстерегает страшная опасность. Некоторые из них лет в шестьдесят расстаются со старыми женами и уходят к молодым возлюбленным. Это смертники...
Слава Тебе, Господи, самого Ардова сия чаша миновала, хотя он был, что называется, "ходоком по этой части". И не просто любителем "клубнички", а даже и теоретиком в данном вопросе. Но умолкаю, ибо писать об этом мне крайне неприятно...
О некоторых своих знакомых Ардов говорил так:
– Это - ужаснувшийся.
Такой термин применялся к людям, которые смогли пережить кровавый сталинский террор, но у них появился патологический страх перед самой советской системой - реальное ощущение того, что в этой стране любой человек в любую минуту может быть раздавлен, уничтожен, превращен в лагерную пыль...
Сам Ардов к этой категории не принадлежал. Но нельзя сказать, что десятилетия, прожитые под гнетом большевицкого режима, прошли для него даром. Ему было свойственно то, что я бы обозначил словом "мимикрия". Благополучие отца и всей нашей семьи всегда зависело от всевластного племени советских бюрократов, и сама жизнь научила Ардова общаться с ними таким образом, чтобы не вызывать у них ни малейшего подозрения в нелояльности.
20 декабря 1963 года Л. К. Чуковская - а ей никогда и ни в какой степени не была свойственна эта "мимикрия" - возмутилась письмом, которое Ардов адресовал главному ленинградскому начальнику - Толстикову. (Мой отец пытался защитить Иосифа Бродского.)
Лидия
"Необходимо спасти Иосифа. Ардов к Толстикову вхож и знает, на каком языке с ним разговаривать".
К стыду всей нашей семьи существует еще одно письмо Ардова, написанное в подобном "тоне" и на том же "языке", и оно тоже было адресовано в Ленинград. Я имею в виду позорное обращение отца в тамошний суд, когда разбиралось дело о судьбе архива Ахматовой. Ардов единственный из всех друзей Анны Андреевны выступил на стороне И. Пуниной против законного наследника - Л. Н. Гумилева.
В те времена и моя мать, и мой отец осуждали его за жестокость, которую Лев Николаевич проявлял по отношению к своей старой и больной матери. Но в данном случае привычная "мимикрия" Ардова подвела, и его письмо воспринималось как политический донос на Гумилева.
Ардову в большой степени было свойственно то, что он сам характеризовал термином "общественный темперамент". Он состоял членом множества комиссий, ходил на какие-то совещания, что-то организовывал сам... И все это совершенно бескорыстно. К тому же мой отец был очень добрым и отзывчивым человеком. По этой причине у нас на Ордынке был нескончаемый поток тех, кому он пытался оказывать помощь, - самодеятельные и провинциальные артисты, "юные дарования" и просто графоманы, люди, пострадавшие от советских бюрократов, и т. д. и т. п.
В начале семидесятых здоровье Ардова пошатнулось. К его всегдашним недомоганиям прибавился диабет. Но он не сдавался, продолжал сочинять рассказы и фельетоны, ездил на публичные выступления...
В это самое время я стал показывать отцу мои собственные сочинения, которые писались не для тогдашней печати, а, что называется, "в стол". Он отнесся к этому с полным одобрением, и вот тогда-то я рискнул обратиться к нему с таким предложением:
– Напиши настоящие, честные мемуары. Ведь ты прожил долгую жизнь, общался с интереснейшими людьми... Твоя память хранит столько замечательных историй. Я берусь тебе в этом помочь. Мы возьмем магнитофон, ты будешь говорить, я буду печатать на машинке. Потом мы будем вносить исправления... Пойми, ты обязан это сделать!..
Но - увы!
– уговоры мои не подействовали, отец решительно отказался. И мне кажется, что причиной тому были не только его немощи, но и все та же привычная "мимикрия". Ему уже невозможно было отбросить проклятый "советский" язык и заговорить на простом, человеческом...
21 октября 1975 года отцу исполнилось семьдесят пять. По этому случаю был устроен юбилейный вечер в Доме актера. (Дом литераторов Ардов не любил.) Чувствовал он себя совсем плохо, но его усадили на сцене, и он с улыбкой выслушивал обычные в таких случаях комплименты, лесть и благие пожелания.
Когда чествование закончилось, мы с братом Борисом повели отца к автомобилю. Но он вдруг заупрямился и заявил:
– Я хочу рыбки поесть...
Желание его было исполнено, и Ардов последний раз в жизни посетил свое любимое заведение - ресторан при Доме актера.
В самом начале семьдесят шестого года его пришлось уложить в больницу при ВДНХ. Тамошние врачи Ардова знали и любили. Дежурный доктор осмотрел его, потом вышел в коридор и сказал нам с братом:
– Вы его живым отсюда не увезете...