Волчицы из Машкуля

Дюма Александр

Куцая Радость набрал сухих щепок и снова был спущен в подвал.

За ним последовал Триго.

Не прошло и десяти минут, показавшихся Берте вечностью, как послышался шум падавших камней, и из груди девушки вырвался отчаянный крик; бросившись к слуховому окну, она увидела выбиравшегося наружу Триго: он нес перекинутое через плечо

тело, голова которого безжизненно свисала на грудь нищего.

Она узнала Мишеля.

— Боже мой! Он мертв! — вскрикнула девушка, не смея сделать и шага.

— Нет, нет, — раздался из глубины подвала голос Жана Уллье, который Берта сразу узнала, — нет, он не умер.

Услышав эти слова, девушка бросилась вперед и, приняв Мишеля из рук Триго, положила его на траву и, уже поверив своему счастью, — ибо она чувствовала, как бьется сердце молодого человека, — пыталась привести его в сознание, приложив ко лбу смоченный в канаве платок.

VI

ЛАНДЫ БУЭМЕ

Пока Берта старалась привести в чувство молодого человека, потерявшего сознание в основном из-за удушья, в отверстии слухового окна показался Жан Уллье, а вслед за ним и Куцая Радость, которого Триго вытягивал на ремне так же, как и опускал до того вниз.

Не прошло и минуты, как все трое оказались наверху.

— Ну! Так вы там были одни? — обратился Обен Куцая Радость к Жану Уллье.

— Да.

— А остальные?

— Они спрятались под сводом лестницы. Потолок обвалился прежде, чем они успели пробраться к нам.

— Так, значит, они погибли?

— Не думаю, ибо примерно час спустя после ухода солдат до нас донеслись голоса и грохот от падавших камней. Мы кричали, но, видимо, никто нас не услышал.

— Так наш приход оказался для вас подарком судьбы?

— Еще бы! Без вашей помощи нам бы ни за что не удалось пробить стену, тем более в том состоянии, в каком находился молодой барон. Ах! Все мои усилия оказались тщетны! — произнес Жан Уллье, покачав головой, когда он посмотрел на Берту: ей удалось, положив голову Мишеля к себе на колени, привести в сознание молодого человека, и теперь она рассказывала ему о той радости, какую испытала, когда узнала, что он жив.

— И надо учесть, что не все еще кончено, — сказал Куцая Радость, не в силах понять смысл слов старого вандейца и с тревогой поглядывая на широкую пурпурную полосу, только что показавшуюся на горизонте и предварявшую наступление утра.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Жан Уллье.

— Для нашего полного спасения нам не хватает еще двух часов темноты: после рассвета раненому, инвалиду и женщине далеко не уйти; кроме того, на всех дорогах будет видимо-невидимо вчерашних победителей.

— Да, согласен, но я как-то лучше себя чувствую, когда не вижу над своей головой каменного свода.

— Мой бедный Жан, ты спасен лишь наполовину.

— Ладно, надо принять меры предосторожности.

И Жан Уллье принялся шарить по мешкам убитых, собирая патроны, затем

зарядил ружье с таким невозмутимым видом, словно собирался на охоту, и подошел к Берте и Мишелю, прикрывшему глаза, будто он снова потерял сознание.

— Вы можете идти? — спросил он.

Мишель не ответил; открыв глаза и увидев перед собой Берту, он их тут же опять прикрыл: ему стало понятно, в каком затруднительном положении он оказался.

— Вы можете идти? — повторила Берта, и на этот раз по тону ее голоса у Мишеля не осталось сомнений в том, что вопрос был обращен именно к нему.

— Думаю, что смогу, — ответил он.

В самом деле, пуля, пробив ему руку, не задела кость.

Берта, осмотрев рану, подвязала ему руку белым шелковым галстуком, который она сняла с его шеи.

— Если вам трудно идти, — предложил Жан Уллье, — я вас понесу.

Еще раз убедившись в том, что отношение старого вандейца к барону де ла Ложери изменилось, Берта подошла к нему.

— Вы должны мне объяснить, — сказала она, — почему вы увели моего жениха (и она особо выделила голосом последние два слова), почему вы заставили его покинуть свой пост и вовлекли в это дело, так что, помимо всех опасностей, которым он подвергался, ему предъявили по вашей вине гнусные и тяжкие обвинения.

— Если по моей вине пострадала репутация господина де ла Ложери, — мягко произнес Жан Уллье, — я исправлю свою ошибку.

— Вы? — спросила Берта, все больше и больше удивляясь.

— Да, — сказал Жан Уллье, — теперь я всем расскажу, как, несмотря на свой изнеженный вид, этот молодой человек показал себя храбрым и стойким воином.

— Вы действительно поступите так, как обещаете? — воскликнула Берта.

— Я не только так поступлю, — сказал старый вандеец, — но, если вдруг моему свидетельству не поверят, я разыщу кого-нибудь из тех храбрецов, с кем он сражался бок о бок, так как хочу, чтобы его имя отныне произносилось с почтением.

— Как?! Неужели это я слышу от тебя, Жан Уллье?

Жан Уллье склонил голову в знак согласия.

— Ты же мне говорил, что предпочитаешь увидеть меня мертвой, чем знать, что я ношу его имя?

— Да! Но, мадемуазель Берта, взгляды меняются. И теперь я бы очень хотел, чтобы господин Мишель стал зятем моего хозяина.

Жан Уллье произнес эти слова таким печальным и взволнованным голосом, устремив на Берту столь красноречивый взгляд, что у нее тоской защемило сердце и она невольно подумала о Мари.

Она хотела было расспросить старого егеря, но в эту минуту ветер донес до них звуки трубы, возвещавшие о скором прибытии пехотинцев из Клиссона.

— Прав был Куцая Радость! — воскликнул Жан Уллье. — Берта, как только нам позволят обстоятельства, вы тотчас же узнаете обо всем, что вас интересует, а сейчас нам нужно думать лишь о том, как спастись.

Затем, снова прислушавшись, он продолжил:

— Скорее в путь, я уверен, что нам нельзя терять ни минуты.

И, взяв Мишеля под локоть здоровой руки, он подал сигнал трогаться в путь.