Волчий паспорт
Шрифт:
Кто-то сказал: «Чтобы стать человеком первого класса, нужно ездить в вагонах третьего класса». Но он не ездил на нашем северном вездеходе из бухты Провидения в Сиреники, а то бы обязательно воспел этот воплощенный символ демократии.
В местном клубе должен был состояться сначала официальный торжественный доклад, а затем концерт. Я, честно говоря, намеревался избежать доклада и деликатно спросил его автора – совсем еще молодого директора зверосовхоза с браво закрученными усиками дореволюционного русского казака, – сколько времени будет продолжаться доклад…
– Да минут пять… – лихо ответил директор, – так что не опоздайте на концерт.
Я подумал, что он пошутил, но случилось чудо. С пулеметной быстротой директор
После этого вулканного извержения информации и энтузиазма молодой директор облегченно вздохнул и через минутную паузу появился на той же сцене в роли хориста самодеятельности, которая ему явно больше нравилась, чем роль официального докладчика.
Демонстрация в Сирениках была уникальной – в ней приняло участие практически все население, включая стариков и детей. Колонна с красными знаменами и цветными воздушными шарами торжественно обошла весь поселок, а по бокам колонны шли исхудавшие ездовые собаки, подвывая маршевой духовой музыке. Вечером в клубе юные эскимосы и чукчи мастерски танцевали рок-н-ролл, и щеки у них были обсыпаны, как в какой-нибудь нью-йоркской дискотеке, золотыми и серебряными блестками.
…Советский соболь осторожными шажками подошел к американскому соболю и принюхался – американский соболь был женщиной…
В городе Анадырь есть памятник членам революционного комитета, расстрелянным при белогвардейском перевороте в 1920 году. В 1969 году, при перезахоронении расстрелянных, когда ломами и лопатами отрыли трупы, пролежавшие в вечной мерзлоте 49 (!) лет, то собравшиеся вздрогнули: лица убитых были обтянуты чудом сохранившейся юношеской кожей, как будто они заснули только вчера и вот-вот проснутся. Но чудо продолжалось недолго, и от соприкосновения с воздухом кожа начала морщиться, съеживаться и, наконец, распадаться. Это было как трагически ускоренный переход юности в старость и затем в смерть…
…Соболь-женщина тоже принюхалась к соболю-мужчине. От него, правда, пахло многими совсем другими запахами, неизвестными ей, но больше всего от него все-таки пахло соболем…
На Командорских островах мне пришлось наблюдать за любовными играми котиков. Лежбище котиков огорожено деревянным забором, ибо в отличие от моржей они могут сильно рассердиться и напасть на человека, наказывая за бестактное любопытство. Внутрь лежбища, правда, можно продвинуться по деревянной стене, похожей на крепостную. Но котики не дураки и стараются расположиться подальше от этой стены, слишком часто пахнущей не самыми приятными животными – людьми. Есть, правда, один способ пробраться внутрь лежбища – это забраться в огромный деревянный ящик (его называют здесь «танк») и передвигаться, таща эту махину на себе. Но это опасно, потому что были случаи, когда котики переворачивали «танки» и забивали пришельцев ластами, искусывая их чуть не до смерти.
Не выбрав ни смотровой стены, ни «танка», я выбрал третье – скалистый склон, нависавший над лежбищем, и докарабкался до самого его края, откуда и стал снимать.
На песке шли битвы котиков за право любить. Кокетничающие самки были похожи на мокрые сверкающие вопросительные знаки – кто победит? Только что бесстрашные и безжалостные
Страшным было и то, что в любовных метаниях по песку, обданному морской пеной, спермой и кровью, взрослые котики иногда, не замечая того, давили насмерть своих детенышей. Таких малышей-котиков, нечаянно убитых сексуальными забавами своих родителей, здесь называют «давленыши». Какое страшное и точное слово и для наших детей, которых мы тоже нечаянно раздавливаем при так называемых порывах души, разбивающих наши семьи…
Но самое впечатляющее было даже не в созерцании котиков, а в их слушании. Их голоса, нежно мурлыкающие, бормочущие, признающиеся в любви, хрипящие от разгорающейся страсти, утоленно вздыхающие после осуществления желания, поварчивающие на подруг, негодующие на соперников, зовущие в бой, трубящие победу, сливались вместе с гомеровским ритмом волн, с шипением кружевной пены по гальке в неповторимую симфонию начала мира.
…Русский соболь и его американская пушистая леди кувыркались в снегу, счастливо визжа, словно дети, и сибирские снежинки с его шкуры пересаживались на ее мех, искрящийся от радости неодиночества…
На Командорах метала икру семга, платя ценой жизни за каждую красную икринку, в которой, как в маленьком фонарике, прятался потомок. Берега были усеяны мертвыми рыбами – еще алыми и постепенно тускнеющими – от бледно-розового до тускло-свинцового цвета. Но на фоне этого кладбища шла сумасшедшая пляска жизни. Полчища семг, изнывающих от беременности икрой, рвались наперекор течению из Саранского озера в крохотную речушку, которая не могла вместить их всех. Семга проволакивалась животом по камням, проползала по песку, перепрыгивала препятствия.
Шофер нашего вездехода поймал одну семгу голыми руками, безжалостно сжал ее, и из ее брюха прямо в его подставленную ладонь ударила красная струя икры.
А все озеро вздыбленно горбилось плавниками других семг, ожидающих возможности прорыва. Я прямо в кедах пробежал в воду к наибольшим скоплениям семг и стал снимать. Вода вокруг моих постепенно коченеющих ног буквально кипела от семг, похожих на алые раскаленные отливки металла, которые кидают в воду, чтобы остудить.
Старожилы говорили, что мне здорово повезло для съемки – ибо обычно во время семужного нереста идет непроглядная морось, а тут хоть иногда, да выглядывало солнце.
Я бросил монетку в Саранское озеро, чтобы вернуться, – эта монетка была моей медной икринкой.
…Русский соболь, усталый от любви, потерся о свою американскую подругу и инстинктом почувствовал, что их будущие соболята в ней…
Вместе с моими друзьями-геологами, журналистами мы прошли на лодках, катамаранах, карбасах пять сибирских рек: Лену, Вилюй, Алдан, Селенгу, Витим.
Однажды мы сели на камень посреди бурлящего, как кипяток, Витима и торчали на этом камне всю ночь. Наше суденышко трещало по швам и грозило развалиться каждую секунду. Мы выпили, включили радио и услышали, что именно в эти мгновения «Аполло» сел на Луну. Мы глядели с разваливающегося суденышка, сидящего на камне, в распростертый над сибирской тайгой звездный космос, и Млечный Путь казался нам небесной Эльбой, с которой американцы, как во время войны с фашизмом, снова протягивают нам братскую руку.