Волчий Рубин

Гребнева Ольга

— Бьянка из Рима, по приговору суда ты сегодня подвергнешься допросу под пыткой. Но прежде, чем начать, я хочу представить тебе ещё один шанс спастись от мучений. Подпиши признание, и тебе не придётся проходить через этот ужас.

Ведьма ощутила, что близка к обмороку. Если бы не крепкие руки охранника, подхватившие её, девушка не удержалась бы на ногах. Она, как сквозь туман, видела протянутый лист со сбившимися в тесную толпу словами. Масляная плёнка страха в душе Бьянки внезапно забурлила, изгоняя прочие эмоции, оставляя только животное желание жить. Жить во что

бы то ни стало. Её дрожащая рука взяла перо, окунула в чернильницу, на миг замерла. На кончике пера набухла большая чёрная капля, упала на столешницу, оставив уродливую разлапистую кляксу. В очертаниях пятна оскалила клыки волчья морда. И тут же в глаза Бьянки бросились слова, под которыми она собиралась поставить свою подпись: «Поклонялась Сатане… призывала демонов… оскорбляла Бога и Святую Церковь… творила чёрную волшбу… наводила порчу… губила невинных людей…»

Перо, отброшенное вновь обретшей силу рукой, закатилось в ложбинку между камнями пола. Колдунья вскинула глаза на инквизитора:

— Я никому не причиняла зла.

Лицо отца Гаэтано исказилось, как будто это его вздёргивали на дыбу, он резко обернулся к палачу и сухо произнёс:

— У вас всё готово?

Тот кивнул.

— Раздеть её. Привязать, — слова падали мелкими камешками, готовые вызвать за собой лавину крика.

Весь существующий мир, казалось, сжался до очагов боли, располагавшихся в плечах, локтях и запястьях. Верёвка, связывающая руки девушки, виток за витком наматывалась на блок, выворачивая суставы. Сквозь завесу слёз Бьянка с трудом различала бледное пятно лика инквизитора. Губы священника шевелились, но ведьма ничего не слышала. Взгляд заволокло туманной пеленой.

И вот уже исчез пыточный застенок — вокруг сгустился вековой лес, вместо дыма факелов запахло лежалой хвоей. А это пятно вовсе не лицо, а полная луна, подмигивающая и зовущая в праздничный хоровод. Переливчатый вой десятков волков окончательно заглушил вопросы следователя. Звери радовались жизни и свободе, щедро делясь с Бьянкой своей первобытной неисчерпаемой мощью, наполняя её мышцы бешеной силой рвущегося к добыче хищника. Оскаленная в вое морда вожака стаи на фоне жёлтого круга луны застыла, как профиль на монете.

— Отложим до завтра, — тяжело вздохнул инквизитор. — Сейчас бесполезно.

Бесчувственное тело ведьмы подхватил на руки стражник, но Гаэтано вдруг остановил его повелительным жестом.

— Я сам. — И было в выражении его глаз что-то такое, что ни один из присутствующих не посмел возразить или задать логичный вопрос: почему главный следователь решил марать руки об еретичку?

– , — церковная латынь ножом разрезала видение, разбивая на осколки лунный диск, заглушая песнь серых хищников.

Бьянка с трудом разлепила веки. Тонкие пальцы скользили перед самым её лицом, почти поглаживая крестным знамением кожу ведьмы.

Ведьма, тихо вскрикнув, попыталась заслониться, но священник крепко держал её за запястья. Тяжёлые стены вновь сомкнулись вокруг, и свобода, привидевшаяся в грёзах, оказалась такой недостижимой, что рыдания мучительной судорогой скрутили горло. Молитва звучала, и Бьянка почувствовала, как от бессилия по щекам потекли слёзы.

— Amen.

Теперь в тишине камеры были слышны только всхлипы девушки. Инквизитор разжал пальцы, и Бьянка закрыла лицо ладонями. Несколько минут юная колдунья плакала навзрыд. Когда же слёзы иссякли — заглянула в тёмные омуты глаз отца Гаэтано. Она не поняла, зачем начала говорить, но слова сами разрывали губы:

— Я не знаю, что со мной. Откуда это появляется? Лес, волки, луна… Там мне хорошо, но я не призываю этого! Вдруг вижу — и всё… Святой отец, — она схватила священника за руку. И замерла.

Луч заходящего солнца освещал две фигуры. Белокурая девушка, осанкой похожая на непокорный язычок пламени. Молодой мужчина, с фанатичным блеском угольно-чёрных радужек. Они застыли неподвижно, сидя на полу душной камеры. Глаза в глаза. И никого, кроме двоих.

— Чем околдовала, ведьма? — хриплый голос Гаэтано.

— Я не ворожила, святой отец. Это твои молитвы тревожили мои сны, — прерывающийся шёпот Бьянки.

А где-то в лесах и разрушенных городах эхом разнёсся смех старых богов.

Девушка первая потянулась губами к лицу священника. Коснулась лёгким поцелуем, обняла за шею, доверчиво прижимаясь к мужскому телу. Гаэтано провёл дрожащими руками по её спине, не в силах решить, что делать — последовать судьбе, зовущей утонуть в зелёных колдовских глазах, или остаться верным долгу инквизитора. Несколько сладостных, но одновременно мучительных мгновений длился поцелуй, а потом Гаэтано решительно отстранил Бьянку.

— Не надо торговать своим телом. Это не поможет тебе спастись.

— Я целую, потому что люблю тебя. Пусть что угодно будет потом, но сейчас… останься.

— Моя любовь не изменит приговора.

— Я знаю.

Голова Бьянки удобно устроилась на плече Гаэтано, руки инквизитора обвили талию ведьмы. Они были рядом, лежали, прижавшись друг к другу. Но говорили вновь на разных языках.

— Я никому не желала зла. Да, я умею готовить лекарства, знаю рецепты ядов и приворотных зелий. Меня этому научила мать. Она была ведуньей.

— Ведьмой, — непререкаемым тоном перебил священник.

Бьянка резко отстранилась. Точнее, попыталась, но кольцо объятий было слишком крепко. В глазах девушки опять заплясал уже знакомый отцу Гаэтано упрямый бесёнок.

— Дьявол побери, ты не понимаешь, фанатик чёртов!