Волчонок
Шрифт:
«Как у раба», — подумала царица.
— Нам удалось узнать, что он возвращается.
Лаодика усмехнулась с непонятным ей самой злорадством.
— В таком случае вы мало что знаете, — сказала она. — Он не возвращается. Он уже вернулся, Эмилий.
Эмилий нахмурился.
— Да-да, — она протянула руку и взяла кубок с вином. — Сейчас он совсем близко отсюда, примерно в десяти стадиях к востоку от Синопы.
— Сколько у него людей… войска? — отрывисто спросил римлянин.
Лаодика пожала плечами. Это был совсем не тот вопрос, которого она ожидала.
— Я
— Ну, это не страшно, — облегченно вздохнул Эмилий. Он даже позволил себе слегка улыбнуться. — Отдай распоряжение — пусть твои люди немедленно выступают.
Лаодика допила вино. Покачала головой и вдруг рассмеялась. Не деланно, вынужденно, а с искренним весельем. И так же весело ответила:
— Нет, Эмилий. Никаких распоряжений я отдавать не буду.
— Что это значит?
— Это значит, что я устала. А теперь в Синопу прибыл царь. Настоящий царь.
— Не понимаю тебя, царица, — раздраженно сказал Эмилий.
Лаодика, казалось, уже не слушала его.
— Всю жизнь я искала покоя, — тихо говорила она, словно забыв о присутствии постороннего. — Ради того, чтобы обрести этот покой, я семь лет назад дала согласие… — она запнулась, коротко взглянула на римлянина и снова отвела глаза. — Ну, ты знаешь, на что. А покоя не обрела. — Царица вздохнула. — Моя Фрина умерла в прошлом году. Она была глухой, но прекрасно слышала меня. Слышала и понимала. Перед смертью она смотрела на меня молча и смеялась. Вернее, улыбалась. Я не знаю, почему…
— Семь лет назад речь еще не шла о жизни и смерти, — перебил царицу Эмилий. — О твоей жизни и твоей смерти. А теперь…
— А теперь мне это безразлично.
Эмилий покачал головой:
— Думаешь, он пощадит тебя?
— Я его мать, — устало сказала Лаодика.
— А тот был его отцом.
— Уходи. Манию Аквилию передай: пусть готовится к войне. И — прощай, Эмилий. Мне бы не хотелось, чтобы ты еще раз приезжал сюда.
Римлянин бесстрастно склонил голову и вышел. Лаодика усмехнулась, прошла по залу. Она так и не предложила Эмилию сесть.
День клонился к вечеру.
Наступил тот короткий промежуток времени, когда солнце только скрылось за холмами, поросшими низкой и жесткой травой, но темнота еще не проснулась, еще не выползла, потягиваясь и распрямляясь, из трещин и изломов. Она еще дремала, прячась за камнями, прячась в тени редких деревьев, но сон ее уже был хрупок и тонок и вот-вот должен был прерваться. И оттого все в мире замерло в краткой, неустойчивой неподвижности. Даже резкие порывы горячего летнего ветра внезапно прекратились, и только облака, призрачные и лишь наполовину не утратившие реальности, слегка подкрашенные скрывшимся за горизонтом солнцем, плавно плыли по небу, без конца меняя очертания.
Все в мире настороженно и боязливо ожидало властного и бесшумного прихода ночи — черной и жаркой, тяжелой и хищной, с твердыми, колючими огоньками звезд.
Спутники Митридата не знали, почему он приказал остановиться здесь, в десяти стадиях от Синопы, а не идти сразу в столицу,
Едва была поставлена его палатка, как он скрылся в ней, не дав никаких распоряжений, и только приказал принести побольше вина.
Вокруг его палатки поставили другие, поменьше, и вскоре на берегу, близ места, где пристала «Галена», вырос небольшой лагерь. Палатки пестрели среди пожелтевшей травы, как странные, внезапно распустившиеся цветы огромных размеров. К небу потянулся дым костров. На кострах, шипя и брызгая жиром, жарились наспех освежеванные туши баранов, привезенных с Боспора.
Вокруг костров сидели и лежали воины из охраны Митридата и моряки с триеры. К небу плавно поднималось облако, в котором смешивались и дым костров, и острый запах металла — мечей, шлемов.
Лагерь зажил обычной жизнью военного лагеря…
Старик в белой просторной одежде, опираясь на посох, подошел к царской палатке.
— Эй! — лениво окликнул его телохранитель. — Чего тебе, старик?
Тот, нисколько не смущаясь, повернулся к нему.
— Мне нужно говорить с царем, — спокойно сказал он.
— Ты в своем уме? — удивился телохранитель. — О чем ты собираешься говорить?
— Это я скажу царю, — ответил старик. Телохранитель нахмурился.
— Я безоружен, — сказал старик. — И стар. Кроме того, я друг царю. Я пришел из Синопы, и у меня для него немало вестей.
— Н-ну, хорошо, — неуверенно пожал плечами телохранитель, невольно подчиняясь спокойной уверенности незнакомца. — Войди, если так.
Старик кивком поблагодарил его и вошел в палатку.
Митридат некоторое время молча разглядывал вошедшего. У старика было худое длинное лицо. Длину этого лица подчеркивала линия тонкого крючковатого носа. Темная морщинистая кожа резко контрастировала с седой, почти белой бородой и такими же седыми волосами, схваченными обручем. И неестественными казались на лице очень старого человека глаза — громадные, черные, жаркие.
Наконец Митридат разжал губы:
— Ты хотел меня видеть?
— Хотел, царь.
Митридат усмехнулся:
— Я еще не царь.
— Люди говорят, что ты царь, — возразил старик. — Значит, это правда.
— Люди? — переспросил Митридат. — В Синопе?
— Не только.
— Садись.
Старик оглянулся, ища глазами скамью. Нашел, сел, от резкого движения его широкие одежды взлетели, словно крылья, и медленно опали, скрыв угловатые очертания худого тела.
Митридат подошел, сел напротив. Налил в ритон вина, протянул старику:
— Пей.
— Благодарю, царь, я пью только воду.
Митридат усмехнулся:
— Воду… Ты никогда не будешь иметь власти над людьми. Впрочем, ты уже стар.
— Это правда, — кивнул старик. — Но это означает также и то, что никто не будет иметь власти надо мной, а это уже немало.
— Тоже верно, — засмеялся Митридат. — Но в таком случае мне нечем тебя угостить. В моей палатке нет воды, вино я не разбавляю. Я ведь варвар.
— Я знаю, — спокойно сказал старик. — Благодарю тебя, мне ничего не нужно. Только поговорить с тобой.