Волчья хватка
Шрифт:
– Они на границу попали, каждый день письма писали… А потом и там война началась. Наверное, убили. Скоро год писем нет… Я двойняшек грудью выкормила, пора бы снова забеременеть, да не от кого… Ты, дяденька, можешь там, в городе, запрос сделать? Живы, нет?..
– В принципе могу, – ощущая, как разъезжаются и деревенеют мысли, проговорил он.
– Ну так сделай! Сколько Карпенко прошу – только обещает.
– Мне надо знать имена… твоих мужей.
– Максимилиан и Максим Трапезниковы. Они родные братья… Если живы,
– Ну, добро, похлопочу…
– Нет, дяденька, наверное, ты опять врешь.
– Почему?
– Смотришь как пришибленный. Или испугался, подумал, я сумасшедшая, – каким-то обволакивающим тоном заговорила женщина. – Но тебе и в голову не пришло, что это возможно в библейские времена.
– А они сейчас… библейские? – Савватеев встряхнулся, желая избавиться от знобящего холодка, бегущего по затылку.
– Это нужно чувствовать! – Она кокетливо и призывно засмеялась. – Я тебя научу, если захочешь! Завтра к вечеру еще грибов наберу и приплыву…
Женщина достала корзины, поставила у воды, заскочила в лодку и склонилась над детьми.
– Ну что стоишь, дядя? Неси питание!
– Сейчас принесу! – Чувствуя некое липкое отупение, Савватеев взбежал на берег. А женщина в тот миг с силой оттолкнулась от берега. – Эй, погоди! – запоздало крикнул он и сбежал к воде: – Куда же ты? А детское питание?
– Я тебе не верю! Ты все врешь!
– Давай поговорим! Мне интересно! Что на завтра-то откладывать? А запрос я сделаю!..
– Ты бы лучше мне детей сделал! – засмеялась она, садясь за весла. – А то все мужчины боятся! Кого ни прошу – никто не хочет. Мне ведь все равно, лишь бы дети рождались!
Он наконец выдохнул спирающий дыхание ком замешательства:
– Подчаливай – сделаю!
– Не обманешь?
Савватеев был уверен, что это провокационная игра – нравы у молодых мамаш здесь были еще те, поэтому махнул рукой:
– Не обману! Причаливай.
Короткими и сильными взмахами весел она подгребла к берегу, не спуская с него пытливого, липкого взгляда, сняла куртку, под которой ничего больше не было, затем встала, спустила брюки и деловито начала выпутываться из великоватых штанин.
– Прямо здесь, что ли? – деревянными губами спросил Савватеев.
– На травке мягко, – между делом обронила она. – А что ты стоишь, дядя? Раздевайся! Надо, чтобы все было, как в раю, у Адама и Евы.
– У тебя ни стыда, ни совести, – шутливо пожурил он. – Где ты видишь рай? Народ кругом!
– Тогда садись в лодку, если такой стеснительный, – зазывно и хрипловато проговорила она, демонстрируя свои прелести. – Отплывем на середину…
– Там же у тебя дети! Врать при них нельзя, а заниматься любовью можно?
– Делать детей не грех, пусть видят… Садись.
– В другой раз, – передергиваясь от омерзения к себе, проговорил
Где-то на базе заурчала машина, и этот звук будто спугнул женщину.
– Обманщик ты, дядя. – Не одеваясь, она села за весла. – Почему вы все такие? Только насиловать способны. А когда вам предлагают, соблазняют вас – трусите, извращенцы… Нет, в другой раз я тебя не соблазнять стану, а изнасилую, дядя! Поймаю и изнасилую!
Сумасшедшая мамаша ударила веслами, окатив Савватеева водой, как-то гулко засмеялась и погнала лодку на стремительный фарватер.
Савватеев сел в густую осоку – там, где стоял, потряс головой, избавляясь от наваждения, растер по лицу брызги.
Лодка почти растворилась в солнечных бликах, только поблескивали греби, и было уже не понять, то ли так заливисто и протяжно скрипят уключины, то ли плачут дети.
Через минуту она вообще исчезла за поворотом, и остался лишь этот щемящий, будоражащий душу звук, ощущение нереальности и близкой, непонятной опасности.
Человеческие голоса Савватеев услышал будто сквозь сон и привстал, когда за спиной громко хлопнула калитка.
На берегу стоял Финал и длинный, худой милицейский подполковник. Щеки у опера ввалились, исчез здоровый румянец, и пепельный клок волос на темени отчего-то стоял дыбом. Савватеев приблизился к ним молча и так же молча уставился на Финала.
– Вам надо в Управление позвонить, – сказал тот и протянул сотовый телефон. – Там что-то произошло.
– Что?
Опер отвел его в сторону, подальше от машины:
– Мент умер… То есть генерал Мерин. Прямо на службе, в кабинете… Секретарша сказала, застрелился…
8
Но покровительница все же входила в жилище: у порога стояли кожаные сапоги с обмотанными вокруг голенищ суконными портянками, а на широком подоконнике – знакомый короб с продуктами.
Обернутый полотенцем каравай был еще горячим…
Ражный взял его в руки, прислонился щекой, впитывая тепло и запах, и они, будто солнечный ветер, развеяли суетливые мысли, высветлив одну-единственную. Не торопясь, он надел сапоги, тулуп, сунул топор за веревочную опояску и прямо у крылечка встал на лыжный след.
Утренний морозец спал, сменившись ветерком, небо затягивало тучами и уже пробрасывало мелкий снежок. Он не рассчитывал догнать стремительную, ходовую волчицу: даже на лыжах сделать это было бы очень трудно, поскольку слишком велик был разрыв. Более всего он опасался, что к полудню мелкую лыжню переметет на открытых местах, а светящийся след погаснет и расплывется, смешавшись с общим голубоватым фоном леса. Эта погоня напоминала ему праздник Манорамы, только не тот, стремительный, на резвых от любовного вожделения лошадях, ищущих друг друга, а будто замедленный, трудный, однако насыщенный собственной страстью, чувствами и предощущениями.