Волчья мельница
Шрифт:
«Сгодится!» – подумала она.
Жан, который наблюдал за ней, стоя в дверном проеме, вдруг тихо заговорил:
– В Ла-Куронн жизнь у арестантов собачья. Некоторые сдыхают с голоду. Кормят супом – теплая вода с плавающими сверху листочками репы. Видела бы ты глаза малышни, когда звенит колокол! Набрасываются на ломоть черствого хлеба, макают его в эту жижу. Зимой там просто ад. В спальнях не топят. Земля промерзла, но копать заставляют все равно… Раньше я был в детской колонии на средиземноморском острове [15] , близ Йера.
15
Речь об острове Леван, входящем в группу Йерских островов.
Клер слушала, замерев от ужаса. Потом встала на ноги, прижимая к груди блузу. В немногих словах Жан обрисовал страшную картину людской жестокости и страданий. Кое-чего она не поняла, к примеру, насчет приставаний к маленьким. Клер родилась на мельнице, никогда не бывала дальше Пюимуайена и росла в беззаботности, балованная отцом и поучаемая матерью. Только романы, которые она жадно прочитывала, чтобы после обсудить с Бертий, подтолкнули ее к размышлениям об огромном окружающем мире, о далеких странах. Недавно она открыла для себя горе и неоправданное насилие. Она вдруг вспомнила старого Моиза и кровь у него на груди. Как его отбросило выстрелом, и стон ужаса, когда пуля его настигла…
– Я не знала, – вздохнула она, бледная как полотно. – Вернее, знала, но очень мало. А если б не Базиль, была б еще глупее. Он часто объясняет мне то, о чем пишут газеты. И о колонии в Ла-Куронн рассказывал тоже. Говорил, что это позор и что настоящих преступников надо искать в гостиных буржуазии, среди разодетых по последней моде!
Жан надел блузу, погладил материю.
– Как тебя зовут?
– Клер!
Он окинул ее восхищенным взглядом. Девушка смутилась.
– Ты очень красивая и смелая. Я видел мало девушек, но иногда случалось. Клер…
Он коснулся ее лба, шеи – не как раньше, смелее. Он желал ее так сильно, до дрожи в теле. Поцеловать в губы, вдохнуть аромат блестящих волос… Наверняка они пахнут даже лучше, чем белый хлеб. Девушка смутилась, отодвинулась.
– Уже очень поздно, – пробормотала она. – Я не могу отвести тебя в пещеру. Жан, ты вполне можешь переночевать тут, у Базиля. Запри за мной дверь на ключ, и никто тебя не найдет. Зато поспишь на настоящей кровати, и у тебя осталось еще немного вина.
Жан преградил ей путь. В руке у Клер был подсвечник, и от рывка горячий воск пролился ей на пальцы.
– Ай! Горячо!
Юноша взял ее руку, осыпал поцелуями.
– Уходи! – задыхаясь, попросил он. – Но дай слово, что придешь еще!
– Конечно приду! Завтра вечером.
На подгибающихся ногах Клер вышла в сарай. Эта внезапная слабость стала ответом на призыв, который девушка прочла в глазах Жана. Немая, страстная мольба… У нее стучало в висках, внизу живота разливалось странное тепло. Клер медленно побрела назад, к мельнице. Соважон следовал за ней по пятам.
Бертий тихо вскрикнула от изумления, когда кузина вошла в комнату. Вложила закладку
– Клер, что с тобой? Ты знаешь, который теперь час?
Клер пожала плечами и, как была, в одежде, бросилась на кровать.
– Бертий, милая, это было ужасно!
– Он все-таки тебя обидел? Клер, не молчи! Ты такая бледная! А ведь я предупреждала…
– Нет, – шепотом отвечала кузина. – Ничего такого! Просто он так изголодался, бедняга, что после еды его вырвало. А потом он расплакался. Я хотела утешить, но не смогла. Не осмелилась…
По щекам Клер потекли слезы. Бертий прильнула к ней.
– Объясни, пожалуйста! Я ничего не пойму.
– Мне так его жалко!
– И это все? – изумилась Бертий. – Помогай этому парню сколько угодно, но только, пожалуйста, не влюбляйся!
Немного помолчав, Бертий погладила Клер по щеке и продолжала:
– Если ты полюбишь такого, как он, у вас не будет будущего. Жандармы наверняка его разыскивают. Он никогда не сможет жить спокойно. Будь твой Жан работником мельницы, или пастухом, или поденщиком, – все как-нибудь устроилось бы. Родители желают тебе счастья, и им пришлось бы уступить. Но каторжник!..
Клер приподнялась на локте. От слов кузины у нее мурашки побежали по спине.
– Ты слишком все усложняешь, Бертий! Я сочувствую Жану, и это нормально. У него нет семьи, и ему, без сомнения, приходилось терпеть голод и холод. А ты сразу вообразила, что я готова в него влюбиться! Он немного наберется сил и уйдет. Я не влюблена в него, я же совсем его не знаю!
Голос девушки, тихий и звенящий, говорил о совершенно другом. Она заявила, что хочет спать. Бертий шепнула напоследок:
– Видела бы ты свое лицо, когда вошла! Ты была сама не своя – так об этом пишут в романах. Ты вся «преобразилась», моя Клеретт!
Клер не ответила. Закрыв глаза и подложив руку под щеку, она заново переживала упоительные моменты, когда Жан целовал ее пальцы, обожженные горячим воском. И этот его взгляд – пылкий, жадный! Казалось, он вот-вот на нее набросится. Однако Жан сумел взять себя в руки. И она уже по нему скучала. Если б можно было проспать целые сутки, а потом сразу побежать в дом Базиля! У Клер разыгралась фантазия. Она представила себя в объятиях юноши, и как она запрокидывает голову, а он целует ее в шею и губы… Тело ответило приливом приятного тепла, и Клер затрепетала.
«Выходит, Бертий права! Я влюбилась!»
Сердце девушки переполняла радость. Уже много месяцев она всем своим существом ждала чего-то подобного. Думала, что любит Фредерика Жиро, но то была всего лишь приманка, которую уготовила ей мать, чтобы подтолкнуть к выгодному браку. Никогда она не испытывала к наследнику богатейшего поместья в регионе искренних чувств, как и такого ликования, которое охватывало ее, когда Жан рядом.
Клер вздохнула при мысли, что Бертий куда рассудительнее, чем она. Любовь, которая вот-вот поселится в сердце, – ее нужно прогнать, побороть. У Жана на запястье вытатуирован номер, и, невиновный или преступник, после нескольких лет каторги он навсегда останется парией. Но эти несколько дней, которые можно украсть у судьбы… Клер решила, что этого хватит. Каждое мгновение будет праздником, она дала себе слово.