Волчья звезда
Шрифт:
Девушка лежала, глядя в серое небо — руки раскинуты, шея неестественно вывернута, подол хол-щевой юбки задран… Он наклонился, движением ладони закрыл ей глаза, потом поднял на руки — босая ножка беспомощно болталась, — и понес девушку к остальным.
— Ядзя! — прошептал Зденко. Гидеон отстранил его.
— Ни к чему тебе смотреть на это, парень.
Но Зденко не отрывал от неподвижного тела расширенных глаз.
— Какая она-белая… — прошептал он.
— Не понимаю, — Гидеон был потрясен не меньше мальчика. — Почему? Зачем?
— Это волколак, — по-прежнему шепотом произнес
На белой круглой шее синели два отчетливых пятна — крохотные обескровленные ранки…
— Это не волчьи зубы… Это он… Ой-ей-ей, бабка права была… ой, что делается…
— Помолчи, ладно? — пропросил Симон. — Ступай к своим, скажи, что мы нашли ее… Впрочем, нет — идите вдвоем, я подожду тут.
Он положил девушку на землю, пристроив ее между корнями огромной ели — казалось, она спит, свесив русую голову на бок.
— Возьми лучевик, Гидеон. Мало ли что… Сам он устроился рядом, охватив руками колени. «Мы же могли и вовсе не взять оружия, — подумал Симон, — если бы не традиция… А теперь, похоже, без него не обойдешься. Надо подумать — может, Винеру удастся приспособить инжекторы; те, вроде, могут выстреливать снотворными ампулами. Хоть какая защита. Паршиво все получилось — деревенские и так напуганы, а тут еще и это… Но что же могло случиться? Что бы там не плел перепуганный Зденко, наверняка девушку задрал волк — но почему только две ранки? Да еще такие аккуратные… И крови нет, что правда, то правда… И потом — что могло заставить девушку, какой бы пустоголовой она ни была, отправиться ночью в лес, да еще в эту их Хромую неделю, когда все и носа-то за порог высунуть боятся?»
Он слышал вдали возбужденное верещание Зденко, крики старосты, который созывал разбредшихся людей, треск ломающихся ветвей…
Симон вздохнул, вновь покосился на девушку — полупрозрачные веки, похожие на лепестки лилии, теперь были закрыты, синие губы изогнуты, точно она улыбалась чему-то, ведомому только ей одной. Маленькая ручка была плотно стиснута — он помедлил, потом осторожно отгибая окоченевшие пальцы, разжал ладонь; там что-то блеснуло, алое, точно капельки крови. Он осторожно дотронулся до сокровища — холодные на ощупь, застывшие капли, нитка бус из искусственных рубинов, таких ярких и совсем ничего не стоящих… синтетических рубинов.
Он помедлил, потом поднял пылающую нитку и спрятал ее в нагрудный карман комбинезона.
Голоса все приближались — впереди, ведя лошадь в поводу, бежал Михей. Увидев беспомощное тело, прикорнувшее между корнями, он сначала кинулся вперед, потом остановился, вгляделся и нерешительно произнес:
— Ядзя…
— Мне очень жаль, — начал, было, Симон, но Михей, не обращая на него внимания, молча отстранил его, поднял девушку и понес. Когда он клал свою ношу поперек седла, лошадь шарахнулась, и Зденко придержал ее за повод. Лошадь стронулась с места, белые руки девушки, полускрытые густой лошадиной шерстью, мягко покачивались в такт конскому шагу. Остальные молча шли за лошадью — за все время пути не было сказано ни слова.
На перекрестке Симон остановился.
— Послушай, Гидеон… Я с ними… А ты поговори с Коменски,
— Да он все видел…
— Я думаю, не все… В любом случае, надо ему рассказать. А в деревне тебе пока лучше не появляться — мало ли…
Гидеон пожал плечами и направился по верхней дороге, тогда как лошадь, ощутимо ускоряя шаг, потрусила вниз, в долину, сопровождаемая молчаливой толпой людей.
Лишь только из-за холма показались крытые соломой крыши, Зденко сорвался и побежал со всех ног; поэтому Симон не удивился, когда увидел, что по обочинам дороги их встречает молчаливая толпа — женщины в накинутых на голову белых платках, старухи и дети. Все они молчали и расступались, когда бурая мохнатая лошадка со своей ужасной ношей приближалась к ним.
Мягко стуча подковками по земле, лошадь вошла во двор михеева дома — старуха уже стояла на пороге; молчаливая белая фигура со слепыми сморщенными веками. Но она повернула голову на звук с той безошибочной точностью, какая дается людям, живущим во тьме долгие годы — или обладающим внутренним зрением.
— Это Ядзя? — спокойно спросила она. Михей кивнул — она не могла этого видеть, и все же сказала:
— Тогда несите ее в дом.
Сама она посторонилась, пропуская Михея, который уже поднимался на крыльцо со своей беспомощной ношей.
— Ее нужно переодеть, — сказала она, — запали свечу, Михей.
Михей внес мертвую Ядзю в дом, остальные молча сгрудились у порога. Старуха было двинулась следом, потом обернулась, поглядев своими слепыми глазами на Симона.
— Это ты, чужеземец? — спросила она.
— Да, — ответил Симон.
— Ты нашел Ядзю?
— Да.
— Знаешь, что с ней?
— Нет… — неуверенно ответил Симон, — полагаю, что задрал волк… но…
— Волк? — сурово спросила старуха. — Нечего наговаривать на безвинную тварь. Волк пришел ее оплакать. Ядзю погубил не волк — вурдалак. Ты ведь все искал вурдалаков, чужеземец? Так вот он — погляди, что он сделал с ней.
— Я не верю в вурдалаков, — устало сказал Симон.
— А зря. Ты не веришь в тьму? Человек становится упырем, когда ему непосильно нести свое, человеческое бремя. Вот он и выбирает себе судьбу полегче.
— Полегче? — переспросил Симон.
— Упырь творит зло, потому что иначе не может — как ветер не может не дуть, — он не ведает ни сомнений, ни угрызений совести.
— Что-то в этом есть, пожалуй, — согласился Симон. — А каков он с виду?
— С виду, — сурово сказала старуха, — он страшен.
— Почему же она пошла за ним?
— Он позвал, и она пошла. Никто не может противостоять его зову. А сейчас уйди, чужеземец. Нам нужно прибрать бедную девочку… Захочешь проводить ее, приходи завтра, в полдень…
— Хорошо, — сказал Симон. Он повернулся и пошел, спиной ощущая неподвижный слепой взгляд.
Он подошел к воротам замка — с гор спустился туман и защитное поле, атакуемое мельчайшими капельками воды, мягко светилось. Он открыл проход портативным разрядником и поднялся на крыльцо — изнутри пахнуло теплом и уютом обжитого помещения и легким, чуть ощутимым запахом плесени и тления, который не могли перебить даже ароматизаторы.