Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
Мужчина медленно переступил порог и также медленно двинулся к столу. Артисты невольно расступились. Осип Ефремович поперхнулся, ослабил узел галстука и плюхнулся на стул. Человек остановился перед столом, сказал глуховатым голосом:
– Ну, здравствуй, Ёся...
– Здравствуй, Витюша... – И Осип Ефремович вдруг встал и первым протянул руку человеку, которого назвал Витюшей. – Какими судьбами?
– Ты мне эту судьбу устроил и теперь спрашиваешь? – усмехнулся Витюша и пожал протянутую руку. – Ладно, Ёся, что было – то быльем поросло...
Артисты
– Па-апрашу всех покинуть кабинет!
Большинство артистов направились к двери, почти каждый, выходя, оглядывался на Витюшу в длинном черном пальто и черной шляпе. Остались только Раиса Андреевна, Дормидонт Павлович и Артем Виноградов. Остался и Мессинг, продолжая с интересом смотреть на Витюшу, и тот, почувствовав этот взгляд, повернул голову и посмотрел Мессингу в глаза. И вдруг раздался жалобный голос Раисы Андреевны:
– Витюша... Витенька... Ты меня забыл разве? – Раиса Андреевна смотрела на него со слезами на глазах.
– О господи, Раиса Андреевна, – улыбнулся Витюша, блеснув четырьмя или пятью металлическими зубами. – Я так часто вспоминал вас, голубушка... – И Витюша подошел к ней, осторожно обнял и трижды расцеловал в дряблые морщинистые щеки. Отстранился, посмотрел в глаза. – А вы все поете?
– И даже пляшу... – грустно улыбнулась Раиса Андреевна. – А что делать, голубчик? Я сразу умру, если уйду на пенсию.
– Какая пенсия, Раиса Андреевна, если я вернулся, о чем вы говорите? – Витюша еще раз поцеловал пожилую актрису в щеку и обратился к Дормидонту Павловичу: – Ну, здорово, неумирающий Шаляпин! Цветешь и пахнешь? И все тебе нипочем?
– Что за тон, Витюша? – вдруг набычился Дормидонт Павлович. – В чем мы все тут перед тобой виноваты? Ты как освободился-то? По амнистии? Или как?
– Узнаю брата Дормидонта, – усмехнулся Витюша. – Тебе справку об освобождении показать?
– Покажешь там, где тебя об этом спросят. Япоинтересовался, тебя амнистировали?
– Реабилитировали, – нахмурился Витюша. – Документы лежат в реабилитационной комиссии при Верховном Совете СССР. Устраивает ответ?
– Да конечно устраивает. Но ведь еще не реабилитировали?
– Еще нет. Пока только освободили.
– А ты уже обличающей совестью сюда пришел, скажешь нет? – не терял агрессивности Дормидонт Павлович. – Но моя совесть, например, чиста.
– Не понимаю, как может быть чистым то, чего у тебя нет? – усмехнулся Витюша.
– Ты... – Дормидонт Павлович дернулся и сжал кулаки. – Ты в свою совесть почаще заглядывай, враг народа!
– Дормидонт Павлович, держите себя в руках! – предостерегающе крикнул Осип Ефремович. – Что вы себе позволяете?
– Что я себе позволяю? – повернулся к нему Дормидонт Павлович. – Дорогой Осип Ефремович, разве не вы на собрании в сентябре... да, если не ошибаюсь, в сентябре тридцать восьмого объявили нам: “К великому сожалению, и в наши ряды пробрался враг народа! Виктор Подольский оказался
– Значит, я не один оказался? – весело спросил Витюша. – Кто же еще?
– Прекратите... – голос Раисы Андреевны задрожал. – Если бы видели, как выглядите со стороны! Это же низко... подло... Это отвратительно! – Старая актриса быстро вышла, почти выбежала из кабинета.
– Я – враг, а ты – друг? – вновь безмятежно улыбнулся Витюша. – И поэтому ты строчил на меня доносы?
– Я... я не писал! – задохнулся Дормидонт. – Ты лжешь, Витюша... я только сказал на допросе, что ты рассказывал политические анекдоты... я ничего не писал...
– Но ведь вы тоже писали, Виктор Александрович, – негромко сказал Мессинг.
– Что? – Подольский резко повернулся к Мессингу. – Вы кто? А-а, догадываюсь... наслышан... гражданин Мессинг... Все видит и все знает. Вам бы следователем работать. Или прокурором... Да, писал... в тюрьме написал три доноса... Вас когда-нибудь били до полусмерти? Яйца в дверях защемляли? Пальцы ломали? – Подольский протянул прямо к лицу Мессинга руку с двумя изуродованными пальцами. – Интересно, что бы вы написали после таких экзекуций?
– Я не имел в виду обстоятельства, я только сказал о факте. Извините. – Мессинг медленно вышел из кабинета...
– Ну вас всех к чертям кошачьим! – плюхнулся в кресло Осип Ефремович.
– Почему кошачьим? – спросил Дормидонт Павлович. – Всегда говорят – к чертям собачьим.
– А мне “кошачьи” больше нравится! – рявкнул Осип Ефремович. – Что смотришь? – заорал он на Подольского. – Пиши заявление на работу!
Москва, 1960 год
Никита Хрущев в своем кабинете просматривал свежие газеты.
– Вот, пожалуйста, о чем я говорил, во всех газетах пишут! Вот письма рабочих... писателей... инженеров, понимаешь... И требование одно и то же – убрать Сталина из Мавзолея! Вот, почитайте, если еще не читали!
– Читали, Никита Сергеевич, – кивнул Подгорный, высокий мужчина в светлом костюме. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу.
– А я больше и читать не буду – все ясно! Выносить его нужно из Мавзолея к едрене фене! – Хрущев швырнул газеты на стол.
– Все же необходимо все взвесить... – сказал Подгорный. – Могут быть внутриполитические осложнения...
– Я не продавец в магазине, чтобы взвешивать! Осложнения! – Никита Сергеевич вскочил, забегал по кабинету. – Если бы я все осложнения учитывал, мы бы сейчас на Колыме сидели! А тут Берия заправлял бы! Никто вам гарантию в сто процентов не даст! Всегда рисковать надо, если дело большое! А тут – разве не большое дело? Искоренить до конца! Сказал “а”, говори и “б”! И еще проверим, кто у нас из скрытых сталинистов в правительстве и руководстве партией засел! Уж тут они не выдержат, выскажутся при таком деле... Вот Семичастный все время молчит! Ты не молчи, ты говори свое мнение! Я не Сталин – у нас руководство коллективное!