Вольфсберг-373
Шрифт:
О прибытии Кессельринга в лагерь нам удалось узнать заранее: кто-то из англичан проговорился. В бункере приготовили еще одну камеру, побелили ее и поставили двойные решетки на окно.
Февральский день был пасмурным и туманным. С утра заключенные маялись, как неприкаянные. Глаза людей, гулявших вокруг своих бараков, были устремлены к большим ворогам. Наконец, в английском дворе появился легковой военный автомобиль, за ним джип, затем «Бетфорд» и несколько мотоциклеток.
Легковая машина проследовала в лагерь заключенных. Она остановилась перед ФСС, и из нее вышли Кеннеди, еще два
Лагерь загудел. Все внешние ограды чернели от собравшихся людей. Кессельринг вышел спокойно, с достоинством. Лицо его было холодно и спокойно. Из помещения ФСС появился полувзвод английских солдат. Их построили перед «смертником». Кеннеди занял вызывающую позу. Подрыгивая ногой, руки в бока, он долго смотрел в лицо фельдмаршала. Затем вынул из верхнего кармана бумагу и стал читать. Два офицера ФСС и солдаты стали смирно. Прочтя какой-то приказ, Кеннеди подошел к фельдмаршалу и стал его «демонтировать», срывая с нею знаки отличий, кокарду с его фуражки и, наконец, фельдмаршальские погоны, которыми, как бы случайно, ударил бледного, как смерть, Кессельринга по лицу.
Давно мы уже не слышали такого «волчьего воя». Лагерь взвыл. Люди потрясали оградами, рвали руками колючие проволоки. — Свинья! — кричали они. — Скот! Будь ты проклят!
Из английского двора, очевидно, заранее подготовленные, отчетливым шагом стали входить вооруженные солдаты.
Была дана короткая команда. Кессельринг повернулся и медленно пошел по направлению бункера. Рядом с ним, стараясь поймать его шаг короткими ножками, меняя их, подпрыгивая, пошел Кеннеди; сзади офицеры и несколько солдат. Шествие замыкал, с ключами в руке, наш маленький Джок. Лицо его пылало, глаза бросали искры гнева. Было видно, что он мучительно страдал из-за своей невольной роли во всем этом позорном «спектакле».
Проходя по аллее лагеря между рядами блоков, Кессельринг молча подносил правую руку к фуражке без кокарды, отдавая честь своим боевым товарищам, и, опуская ее, делал успокоительное движение, как бы говоря: не надо! Это — судьба!..
Ряды мужчин за проволокой становились смирно и, блок за блоком, барак за бараком, встречали и провожали кортеж, на этот раз, вместо воя, криками приветствия и «урррра».
Заперев еще одного «смертника» в бункере, Джок пришел к нам в мастерскую и с порога, сняв берет с головы, ударил его изо всей силы о пол.
Он не имел слов. Молча, расширив глаза, он глядел на всех нас и разводил руками. Было видно, что в его солдатской душе бушевала буря. Постояв с минуту, он согнулся, подобрал свой головной убор и пошел к дверям, затем круто повернулся и сказал: — Ду мекен презент фор фельдмаршалл! О-кэй?
В начале февраля к нам в мастерскую привели некоего А. Мюллера, пожилого человека, штатского, не инвалида, но болевшего самой тяжелой формой «лагерной холеры». Небольшого роста, сгорбленный, лет пятидесяти, с большими черными глазами, казавшимися еще больше и чернее за толстыми стеклами очков, он не сумел войти в нашу инвалидную семью.
Привел Мюллера милейший доктор Бургхардт. — Помогите! — сказал он. — Человек страдает галлюцинациями и манией преследования. Он — на пороге самоубийства.
Я была в это время занята проблемой слепого Ханзи Г. и безногого Карла К. Они жили в лазарете, как беспомощные инвалиды. Оба считали себя конченными, ненужными, грузом для общества, ни на что не способными. Мне едва удалось уговорить их вступить в «Инаалиден Бастельштубе». У Ханзи временами бывали припадки, взрывы бешенства. Слепой, он отличался ужасающей силой, был в состоянии одним рывком сломать кому-нибудь руку, ударом ладони свалить с ног. Он был женат, и его где-то, в лагере Ди-Пи, ожидала жена, молоденькая и красивая. Ханзи знал, что все лицо его обезображено синими разводами, следами пороха от взрыва. Его глаза были жуткими, зияющими красными впадинами, так как веки были сожжены. Он ненавидел себя и временами ненавидел весь мир.
Подобные проблемы были и у Карла К., потерявшего ноги буквально до живота. У него, кроме душевных переживаний, были постоянные физические страдания из-за полного несварения желудка. Этих двух нужно было опекать, посвящать им много времени и внимания. Их нужно было сдружить. С большим трудом это удалось. Странная это была пара и, под конец, трогательно объединенная. Сильный, как медведь, слепой Ханзи был ногами Карла, а Карл — его глазами. С легкостью, как перышко, слепой брал на «закукорки» своего зрячего товарища и нес его через весь лагерь из лазарета к нам в мастерскую, на лекции, в церковь.
В тот период, когда к нам попал Мюллер, я передала его «адъютанту по делам мастерской», Буби Зеефранцу, и просила уделить больному «холерой», как можно, больше времени. Мюллер был мрачен, неразговорчив. Он не хотел работать. Его не привлекали ни игрушки, ни плетение сумочек, ни сапожное мастерство. Сидел в углу и мрачно, через толстые стекла, следил за нами.
Большим ударом для всех нас был арест и отвод в «С. П.» членов нашей мастерской, словенцев-егерей, Тони Краля и Регитника. Мы волновались за них, боясь за их судьбу, как, впрочем, и за судьбу всех в «С. П.». Их арест и увод прямо из мастерской еще больше потряс Мюллера.
Волей или неволей, мы должны были в его присутствии пользоваться «щелью» для разговоров с «специалами». Черные мрачные глаза следили за нами…
Инструменты, как я уже писала, все были взяты под расписку, каждый вечер пересчитывались и складывались, в присутствии дежурного «разводящего» англичанина, в особый ящик, на который вешался замок.
В один из туманных февральских дней, в самом конце месяца, утром, из «С. П.» обратились к нам с просьбой передать им клещи-кусачки и ножницы для жести. Мы знали, что там велась медленная, кропотливая работа, подготовка возможного побега. Вещи были, при помощи проволоки, переданы в умывалку «С. П.».