Вольфсберг-373

Делианич Ариадна Ивановна

Инвалиды сидели спокойно и работали. С чувством и прекрасной дикцией Рейнхардт читал нам стихи Рилке. Вдруг с треском открылись двери, и к нам ворвался Джок Торбетт в сопровождении двух капралов.

Он стал напротив меня и, не говоря ни слова, долго и, казалось, уничтожающим взглядом буквально пронзал мои глаза. Затем так же резко подошел к стене, граничащей с умывалкой «С. П.», и… стал считать доски, касаясь каждой пальцем: — Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь…

У нас перестали биться сердца. Я почувствовала, как на моем лбу появились крупные капли холодного пота. Что делать? Три с половиной месяца мы хранили свою тайну. Кто

мог ее выдать?

Стараясь не показать волнения, все продолжали работать, низко опустив головы. А Джок, резко позвав своих капралов, не сказав нам ни слова, вышел из мастерской, заперев за собой дверь на ключ.

Вызвать «С. П.» людей было не таким уж легким делом: не всегда кто-нибудь бывал в умывалке. Как им дать знать? Как получить обратно клещи и ножницы? Почему Джок не попробовал отодвинуть предательскую доску? Что делать?

В чьих-то руках появился молоток, у другого гвозди. Несколькими ударами доска была прибита крепко на место. Инвалиды продолжали работать. Никто не задал вслух ни одного вопроса.

Раздались шаги, и послышалась английская речь. Щелкнул в замке ключ, и в мастерскую вошел капитан Марш. Его сопровождали Джок и те же капралы. Я встретилась глазами с маленьким сержантом. В его взгляде был как бы вопрос…

Капитан Марш подошел к стене, отсчитал седьмую доску и попробовал ее двинуть. Он потребовал ломик и стал подбивать его в щели между досками. Он отсчитал седьмую доску с другого конца. Те же напрасные усилия.

Молчать было опасно. Я встала и подошла к нему.

— Что-нибудь случилось, капитан?

Мне стоило больших усилий выговорить спокойно эту фразу.

— Нет! — с необычайной для него резкостью отрезал Марш. — Ничего еще не случилось.

Мы все вернулись к работе. Англичане шепотом поговорили о чем-то и вышли.

— Клещи! — мелькало в голове. — Ножницы! Что, если сейчас потребуют сдать инструменты или начнут их считать по списку?

Полдень. Принесли еду. Впервые мы не чувствовали голода. После «обеда» я, взяв «пасс», пошла к д-ру Брушеку. Найдя его в складе, выложила все, что было на душе. Старичок выслушал с тихой улыбкой на лице. — Ничего страшного не произошло? Ну, и не произойдет! Разве вы не видите, что добрый дух — Джок показал вам, что надо было делать? Разве вы не послушали его и не забили доску?

— Но иструменты?

— Инструменты? Что стоит в списке? Ножницы и клещи? Написано, какой они величины, как выглядят? Нет? Ну, так будут и ножницы и клещи!

Добрый старик дал мне, достав из ящика, небольшие обычные клещи для вытягивания гвоздей и старые, ржавые ножницы. Я их спрятала во внутреннем кармане шинели и торопливо отправилась в мастерскую.

Я и сегодня не знаю, почему англичане действовали так медленно. Была ли это со стороны капитана Марша некая симпатия к нам, задерживал ли все Джок Торбетт?

Обыск был произведен только около четырех часов дня. Нам не дали никаких комментариев; просто пересчитали и ушли.

На следующий день опять появился капитан Марш и вызвал меня к себе в канцелярию.

— Ара, — сказал он спокойно. — Я вынужден мастерскую переселить. Для этого освобождается один барак в блоке «Джи». Я убедился, что с вашей стороны не было нарушения правил и дисциплины, но близость с «С. П.» чересчур соблазнительна. Завтра выселят мужчин из барака, и послезавтра перенесите кустарную мастерскую в новое помещение. Поняли?

Это было самым меньшим, минимальным, чего мы могли ожидать. Мы считали, что нас разгонят, закроют

мастерскую, прекратят работы, начнут допрашивать, может быть, посадят в «С. П.».

Был ли Марш исключительным человеком — я уж не говорю о сержанте Торбетте, — или наша мастерская стала такой необходимостью для престижа, для лица лагеря, что ее нужно было сохранить, сказать трудно. Мы исполнили приказание и на второй день переселились в великолепно расположенный барак в соседнем с женским блоке. Барак выходил всем фронтом на «Адольф Гитлер Плац». Из окон мы могли наблюдать за прогулкой, на которую больше не выходили, увлекаясь работой. По другую сторону коридора, в трех небольших комнатах, поселили часть работавших инвалидов. В одной поместили переплетную, в последней — заготовочную.

Вместо наказания, мы совершенно неожиданно выгадали, но «С. П.» утратил многое. Правда, там навсегда остались кусачки и большие, тяжелые ножницы для жести.

С памятного дня Мюллер перестал приходить на работу. Оказалось, что он проявил признаки тяжелого помешательства. Его поместили в отдельную комнату в лазарете. Недели через две несчастный повесился. Только после его смерти Джок сказал мне с глаза-на-глаз, что болевший манией преследования Мюллер выдал нас капитану Маршу. Идя на работу, он шмыгнул в ФСС и, без стука войдя к Маршу, не ожидая никаких вопросов, торопясь и захлебываясь, сообщил о «доске на шарнирах», через которую «целый человек мог пройти в «С. П.».

Доску с той стороны заколотил сам Джок до личного появления Марша. История была забыта.

ЖИЗНЬ ТЕКЛА ДАЛЬШЕ…

Австрийская политическая комиссия зарегистрировала заключенных в Вольфсберге-373 и уехала в Вену, увозя с собой целые сундуки бумаг. Теперь, казалось, нужно было ждать того, что, по словам англичан, должно было произойти «своевременно или несколько позже».

Капитан Кеннеди все больше отсутствовал. У него произошло несчастье. Говорили, что он с громадным нетерпением ждал появления на свет маленького «Чарли», которого ожидала его жена, дородная, крупная блондинка из крестьянской зажиточной семьи. Кеннеди сам рассказывал, «Покупая» в нашей мастерской для своего будущего наследника игрушки и заказывая малюсенькие ботиночки из белых лайковых перчаток, привезенных им самим, что от своей «Апфельштрудель» (насмешливое название для австрийских недалеких жен) он ожидает освежения крови, здоровых и многочисленных детей.

Через «лагерную латрину», однако, мы узнали, что роды были несчастными. Мать едва удалось спасти, а младенец родился удушенным пуповиной, три раза обвившейся вокруг его шейки. Наши говорили, что исполнилось проклятие, брошенное на голову Кеннеди и его потомства теми, кого он выдавал, теми, кого он замучил.

Благодаря его частому отсутствию, лагерь, за исключением питания, которое никак не могли наладить, жил лучше. Участились лекции. Театральная группа готовила постановку за постановкой. Самым большим успехом пользовалось ревю «Трамвай Вольфсберг-373», в котором высмеивались все, начиная с чопорного полковника, коменданта лагеря, изредка проходившего в своем шотландском килте — юбочке, в конюшни, чтобы навестить лошадей, до «ретивых» сержантов ФСС, до самого Кеннеди, чья фамилия, разбитая на слоги, благодаря каринтийскому диалекту, приобретала другое значение. Артисты, встречаясь, по ходу действий, якобы на свободе, якобы уже отбыв свой срок в Вольфсберге, присматривались друг к другу и говорили: