Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
Аким Морев думал свое:
«Вот эти — сторонники сухого земледелия, видимо, и повлияли на того… как его… Комкова, который командует лесопосадками из Москвы».
И еще более разительное они увидели на Еруслановской мелиоративной опытной станции.
Оказалось, что Якутов был на этой станции лет пятнадцать назад и потому путал дороги, на распутывание которых пришлось потратить часа три-четыре. А колхозники, живущие в окрестностях станции, на вопрос, как туда проехать, обычно отвечали:
— Еруслановская? Опытная? Не знаем.
— Ну
И спрашиваемый пожимал плечами, бормотал:
— Еруслановская? Нет, не знаем. А-а-а… Что-то есть, километров восемь — десять от нас… за Ерусланом-рекой. Людишки там такие дохленькие. Возятся, копошатся, а как, что — нам невдомек.
Прибыли они на станцию глубокой ночью и здесь были встречены чересчур расторопным от волнения директором Руссо. Он, говоря о том, что сам приехал сюда недавно после окончания агрофака и потому еще не устроился с квартирой, ввел их в небольшое здание школы, где на учительском столе без скатерти виднелись под газетами хлеб, вареная курица.
— Станция создана давно, еще знаменитым агрономом Костычевым, — сообщил Руссо.
— Вон как! А колхозники не знают даже дороги сюда, — проговорил Опарин.
— Ну, вот и добрались. Вот и добрались, — говорил Иван Петрович, растирая натруженные руки. — Будто остров Диксон искали, а то и хуже. Я по такому случаю, Аким Петрович, грамм двести рвану: ведь больше пятисот километров отмахали.
Попив из термосов чаю, закусив, все уснули.
Чуть свет проснулся Аким Морев. Какая-то, еще непонятная ему самому тревога подняла его, и он вышел на широкую открытую веранду, где пол прогнил, перила покосились.
Всюду за верандой росла высоченная полынь, прорезанная извилистыми тропочками; крыши на близлежащих домах поседели, покрывшись мхами, стекла повыбиты, а отверстия заделаны бумагой, картоном и фанерой.
Где-то истошно кричала баба:
— Тел-тел-тел! Окаянна-а-я!
И Аким Морев подумал:
«Напоминает заброшенное, проклятое местечко. Опытная мелиоративная станция? Скорее — опытно-полынная!» И тут же он услышал шаги, затем увидел, как из зарослей полыни вышел лохматенький человечек, неся на ладони не то крупного червяка, не то еще что-то. Подойдя к Акиму Мореву, он смахнул с головы картузишко и прошепелявил:
— Секретарь, обкома секретарь тут?
— Да, я. А что вам?
— Вот! Посмотрите-ка, — обрадованно заговорил подошедший, протягивая ладонь. — Вырастил-таки. Восемнадцать лет бьюсь и к концу приближаюсь.
Аким Морев взял с его ладони то, что там лежало, рассмотрел: это был колос пшеницы — урод, чахлый и искривленный.
— Что это такое? — недоуменно спросил он.
— Ау! Не видите? — воскликнул владелец колоса-урода. — Восемнадцать лет назад поставил перед собой задачу: вывести пятигранный колос пшеницы… и тогда урожай при всех условиях на одну пятую больше. А он, ау — не понимает.
— Да-а-а, — протянул Аким Морев, подавая колос владельцу. — Ну, мы еще поговорим с вами… потом. Потом. А сейчас что же — в такую рань?
— А
— Так потом поговорим, — нетерпеливо повторил Аким Морев.
— Ну, потом. Ну, потом. Ау! Потом. — И человек, так же бережно неся на ладони колос-урод, скрылся в зарослях полыни.
«Вот ужас-то», — подумал Аким Морев, глядя вслед человеку, и, сойдя с веранды, сам направился по тропочке, желая знать, куда же она ведет, и вскоре столкнулся с директором станции Руссо.
— Что, Аким Петрович, в такую рань поднялись? — спросил он, здороваясь.
Аким Морев посмотрел ему в лицо: оно еще совсем молодое, видимо недавно испытавшее бритву, волосы густые, черные, как черны и большие глаза.
— Видите, во что превратили опытную станцию — в рассадник сорняков, — показывая на заросли полыни, проговорил Руссо, не выдержав напряженного взгляда Акима Морева.
— Да-а-а, — и лицо первого секретаря обкома покрылось мелкими-мелкими морщинами. — Видимо, потому колхозники и не знают дороги сюда. Да и знать не хотят: кладбище, а не опытная станция.
— Океан-море полыни, — послышался голос Опарина с веранды. — Вы что же, директор, решили безобразием всех перещеголять?
— Не я, не я, Алексей Маркович! Не я. До меня здесь сменилось двадцать восемь директоров.
— Вы, двадцать девятый, обязались станцию доканать? — с усмешкой спросил Опарин.
— Нет! Не для этого дал согласие ехать сюда. Через год-два приглашаю к нам: у нас все будет, как на хорошей выставке.
— С кем же вы тут выставку создадите? Ко мне недавно подходил один… пятигранный колос выводит, — в сердцах заметил Аким Морев.
— Ах тот, чудачок, «Ау». Его ребятишки дразнят: «Эй! Ау». И еще один есть. Знаете, чем занимается? Скрещиванием бабочек… Намеревается вывести такую бабочку, которая пожирала бы вредоносных. Но у нас есть и хорошие работники, например агроном-мелиоратор. Двенадцать лет работает над проблемой рассолонения полей. Великолепные результаты.
— А поля на станции? — вмешался Опарин.
— Засолены. Сплошь.
— Поехали к Бляхину, — с тоской в голосе вымолвил Аким Морев. — Простите, моя горечь не в ваш адрес. Народ столько средств тратит на эту станцию и… и не знает сюда дороги. Приезжайте-ка к нам в обком, — протягивая руку Руссо, добавил он.
Бляхин уже вторую неделю находился в томительном ожидании суда. И теперь, завидя легковую машину «ЗИС», он побледнел, предполагая, что это прибыли представители следственных органов. И тут же заулыбался: из машины выбрались Аким Морев, Опарин и Якутов.
— Наконец-то! — вскрикнул он и кинулся встречать гостей.
Войдя в кабинетик директора МТС, Аким Морев сказал:
— Есть у вас пожилые колхозники — лет под шестьдесят, еще лучше — под семьдесят? Найдутся? Так я прошу — пригласите их сюда. Хотим побеседовать с теми, кто знает, почему некоторые лиманы носят названия: Обильный, Пшеничный, Амбарный, Отрадный и так далее.