Волга - матушка река. Книга 1. Удар

Панферов Федор Иванович

— Лиманы на Левобережье — хлеб, Иван Евдокимович. Да и застрельщик вот этого, — показывая на поля Нижнедонского района, проговорил Аким Морев, — творец всего этого, Астафьев, тоже настаивал: воскресить на Левобережье лиманы.

— Ну? И он?

— И он… ваш лучший ученик.

Машина свернула с тракта и по ровному, утрамбованному грейдеру понеслась вправо — к Дону, В пути попадались ответвления — такие же грейдерные дороги, уходящие к летним станам, туда же тянулись электрические провода. В низинах широких балок набухали почками сады и стояли почерневшие за зиму огромные стога сена.

— Запасы-то какие у Астафьева… Запасы! Этот не пойдет к соседу за подаянием да со слезами: «Коров нечем кормить,

спасай, брат. Ты коммунист, я коммунист — помогать должны друг другу». Вишь ты, что иные придумали: ты коммунист, я коммунист, у тебя есть, у меня нет. А кой пес тебе не велит завести это «есть»? Власть та же, земля та же, колхозники те же, агрономические законы те же. «Ты коммунист, я коммунист». Я бы таких на позорище выставлял. Дощечку ему на грудь, надпись «культурный лодырь», и напоказ его. — Академик повернулся к Акиму Мореву. — Как вы на это смотрите, товарищ секретарь? «Я коммунист, ты коммунист». А-а-а? Черта с два! Я-то вот коммунист: видишь, поля какие у наших колхозников, запасы какие у наших колхозников… а ты — не коммунист. Ты дрянь, обманщик партии, гниль, разложенец, чертополох, сорняк…

Аким Морев захохотал:

— Все ругательские слова собрал, Иван Евдокимович.

5

Нижнедонская станица, являвшаяся в годы гражданской войны центром белогвардейского казачества, лежала по берегу Дона, раскинувшись на бугристой меловой возвышенности, лбища которой светились на солнце, как гигантские черепа.

Издали было видно, что это не просто село-станица, а целый городок: красовались не только одноэтажные домики, но и многоэтажные жилые дома, школы, клубы, здания райкома, райисполкома и других учреждений.

Переправившись на пароме через Дон, машина с Акимом Моревым, Иваном Евдокимовичем и Иваном Петровичем остановилась на окраине Нижнедонской станицы, вернее ее остановил Астафьев, встретивший гостей.

— Рад вас видеть в нашем центре, — пошутил он, здороваясь со всеми за руку, шуткой прикрывая свою робость: прибыли секретарь обкома и академик, что-то они скажут, как-то они посмотрят на все дела райкома и района. А ведь в каждом районе, кроме положительного, есть и то, что противоречит некоторым юридическим нормам и за что при желании можно предать суду того или иного работника, хотя нарушения он сделал не со злым умыслом. Конечно, такие люди, как Аким Морев или Иван Евдокимович, не будут по-казенному придираться, да… кто их знает? Вот почему Астафьев повел гостей не на окраинную улицу, где еще не все хаты переселенцев были отстроены, а на центральную площадь.

Центральная площадь — это пока еще четырехугольное поле-степь, поросшее дикими травами, прорезанное глубокими колеями. Но по сторонам этой площади уже высились красивые здания: театр, магазины, кино, жилые дома. От площади во все стороны расходились широкие улицы из домов и домиков, заново поставленных и обновленных: на каждом из них светилась или новая крыша, или новые стены, новое крылечко, ставни, окна. Дома и домики тянулись как по линейке, и к каждому были подведены электропровода, на углах же каждого квартала стояли водопроводные будки…

Совсем недавно станица лежала в низине. Там и теперь еще видны следы жилья: черные пятна бывших дворов, кое-где полуобломанные грушевые деревья, остатки печных труб и две длинные змееобразные дороги из крупного булыжника. Ныне это место отведено Цимлянскому морю, которое уже наступает, заливая луговинные долины, изгоняя оттуда волка, зайца и лис.

— Хорошая… станица-то у вас выросла. Чего же вы жаловались тогда на пленуме? — недоуменно спросил Иван Евдокимович. — Может, так, чтобы поднажиться?

— Ну, что вы! Поднажиться! — возразил Астафьев и горестно покачал головой. — Было страшно. Представьте себе, всем владельцам домов выдали

от государства пособие на переселение. Они переселились, а мы, то есть коммунальные здания, остались там — внизу: нам средства на переселение не отпустили. И живем: мы, власть, на старом месте, ожидая, что вот-вот нас затопит Цимлянское море, а население — наверху, оторванное от власти. Внизу, в старой станице, был водопровод, а тут — люди переселились на возвышенность, откуда виден Дон, а воды нет: ведро воды рубль. Нам с вами отдать рубль за ведро — не накладисто.

— Да. Больше одного ведра в день и не надо, — понимающе согласился академик.

Акиму Мореву вся эта история с переселением была известна, но он понимал, что Астафьеву приятно рассказывать ее, и потому не нарушал рассказа, но уже не так внимательно слушал, сосредоточенно рассматривая постройки, думая о своем.

— Вот я и завыл, — продолжал Астафьев, поблескивая глазами. — Да не только я, а и все мы. Колхозники жмут на своих руководителей, те на нас, а все вместе на меня, я на обком… на министерства… А министры свое: «Колодцами еще будем заниматься, у нас государственных дел и то — отбавляй». «Электричеством еще будем у вас в станице заниматься, у нас своих дел хоть отбавляй». Я к Малинову. А тот — в ту же дуду дудит… Я на пленуме, помните, выступил, а меня на куски разнесли: где нога, где рука, где голова. Приехал я сюда…

— И что ж? Прошу, продолжайте, — проговорил академик, недовольно фыркнув.

— Даже сейчас сердце замирает. Подошел к телефону и минут сорок ходил около него — позвонить или не позвонить.

— Кому?

— Товарищу Муратову, — выпалил Астафьев, задохнувшись, и его высокий, накатом, лоб прорезался морщинами.

— Это как же вы ему… отсюда… из станицы? — недоверчиво спросил академик.

— Когда в Москве был, при встрече товарищ Муратов мне телефон свой дал и сказал: «При нужде звоните прямо мне». Ну, разрешение-то есть, а как позвонить? Вдруг и он скажет: «Что у нас, государственных дел мало, заниматься еще вашим водопроводом?» Ходил, ходил я около телефонного аппарата: протяну руку и назад. Но под конец решил: так и так, говорю я, это Астафьев, помните, в Москве встречались. Думаю, забыл, наверное. А он: «Здравствуйте, Иван Яковлевич». Ну, я осмелел и напрямую — водопровод, мол, был в старой станице, ныне вода рубль ведро; электричество, мол, сияло в старой станице, ныне — коптилки; радио было, ныне — пустота… а мы, власти, внизу живем. «Малинов что?» — спросил он. «Что? — отвечаю. — Раскритиковал меня на пленуме». — «Хорошо, — говорит он. — Хорошо. Спасибо, что позвонили. Мы нередко за большими-то делами не видим маленьких, а они иногда, маленькие-то дела, большие дела под овраг толкают. Хорошо!» Но «хорошо»-то так сказал, что у меня и то мурашки по телу побежали… А через три дня — бац к нам бригада… замы министров прикатили. Помните, Аким Петрович, у вас мы все были… И вот — станица ныне выглядит нарядной, — закончил Астафьев, а Аким Морев подумал: «Видимо, и это ускорило отзыв Малинова».

Беседуя, они пересекли площадь, пошли улицей, а за ними следовали «Победа» и «газик»-вездеход Астафьева. С поворота в улицу, которая почему-то называлась Набережной, хотя она от Дона находилась весьма далеко, были видны задонские степи, усыпанные селами, деревушками, дно будущего Цимлянского моря, уже заливаемое водами Дона, отсюда же была видна и вся Нижнедонская станица, уходящая вдаль километров на десять. Здесь Аким Морев и высказал свои затаенные мысли…

— У меня недавно возникли кое-какие мысли, — начал он осторожно. — Может быть, совсем никчемные. Но высказать я их вам обязан. Если неверно — отбросим. Вот ваша, к примеру, станица. А ведь когда-то была создана на основе базара? Я говорю о базаре в экономическом смысле, то есть на основе рынка?