Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
— Фю-ю, — свистнул Иван Петрович, боясь, как бы Аким Морев не согласился на такое предложение. — Там, где «газик» проскочит, «Победа» перелетит, как птица. Айда, пошли, товарищи. Засветло надо местечки подобрать.
Заскочили за ружьем к Астафьеву, и две машины — «газик» впереди, «Победа» за ним — помчались на юг… Вскоре, переправившись через Дон, вырвавшись из Нижнедонского района, путники увидели перед собой необозримые степи.
Степи стелились ровные и горели свежими, только что вышедшими из-под снега разноцветными коврами трав: полынком,
Временами на глухих степных дорогах попадались сизые солончаки, заполненные водой. «Газик» проносился через такие лужи, брызжа так, как брызжет заяц, бегущий через болота, когда не видно самого зайца, а только какой-то комочек, весь в буре брызг. И тут — самого «газика» не было видно, а только что-то несется среди водяных брызг. За «газиком» плавно, по-серьезному, медленно и упорно шла «Победа». Она напрягалась, мотор ревел, за колеса, казалось, кто-то вцепился и держит, но под руководством Ивана Петровича, который каким-то шестым чувством направлял ее туда, куда надо, вовсе не следуя по пути «газика», машина вдруг как будто отрывалась от невидимых цепей, придерживавших ее, вся встряхивалась и свободно, играючи, неслась по степной дороге, наседая на пятки «газику».
— Давай, давай, — гудя, подгоняя «газик», кричал Иван Петрович, вдохновленный одобрением академика.
— Вы и правда мастер своего дела. Через какую топь проскочил.
— Я думал, засядем, — изумлялся вместе с академиком и Аким Морев.
Пошли глухие, нежилые места, изредка только попадались журавли-колодцы, и они пробуждали у путников отрадное чувство: колодцы — признаки жилья…
Уже наступают сумерки; все становится крупнее: укрупнились как-то травы, ложбины, кусты таволги — жесткие, как проволока, стога же прошлогоднего сена, почерневшие и мрачные, высятся безоконными домами.
«Газик» со всего разбега подскочил к стогу, круто развернувшись, фыркнул и замер. Следом за ним остановилась и «Победа».
— Ну, что? — крикнул Аким Морев, веселыми, озорными глазами посматривая на Астафьева.
— Сейчас… пойдем, — ответил тот, тоже волнуясь, и, взяв Акима Морева под руку, повел его за стог сена, говоря: — Смотрите, Аким Петрович.
Перед ними виднелась цепочка лиманов, или, как их тут еще называют, саги. Они, эти лиманы — саги, — были залиты весенней водой и рыжели по краям, словно тронутые ржавчиной или потускневшей охрой. Тут и там чернели островки, заросшие прошлогодней травой-колючкой.
Как только Аким Морев и Астафьев появились у стога, так с ближнего лимана — в сорока — пятидесяти метрах от стога — поднялось неисчислимое множество разнообразной утки: кряква, чирки, широконоски, шилохвосты, гоголи. Отлетев, как туча, они опустились неподалеку, на следующий лиман, где, казалось, и присесть-то негде: так тот лиман был забит дичью.
— Эх! — вскрикнул Аким Морев. — Почему мы сразу ружья не прихватили?
— Успеем, Аким Петрович. Давайте переодевайтесь
— По воде?
— А то? Не по воздуху же, — и Астафьев, подойдя к машине, разложив ружье, сам первый начал переодеваться.
Сумерки спускались, как всегда в степи, быстро; предметы еще больше укрупнились, водяные пространства как-то удлинились, и вода стала неприступно пугающей.
— Ну, Аким Петрович… с богом, — пошутил Иван Петрович, беря ружье и патроны, желая помочь Акиму Мореву переправиться на островок. — Вы на какой?
— Помогите академику, — шепнул Аким Морев, хотя ему самому впервые приходилось идти по талой воде и он побаивался ее.
— Аким Петрович, — вмешался Астафьев. — Я думаю, Иван Евдокимович пусть садится вот на тот островок. Иван Петрович, отведите его. Засаду устрой. Знаешь, как? — И, несмотря на то, что Иван Петрович кивнул головой, Астафьев все-таки продолжал: — Наберете колючки и сделайте из нее бочку. В эту бочку пусть и садится академик. Иван Евдокимович, вы хоть раз охотились на гусей?
— Не раз. Знаю, — ответил тот и зашагал по воде, говоря: — Никого мне в помощники не надо: один справлюсь.
— Не утоните, — встревоженно предупредил Аким Морев.
— Экая мамаша, — смеясь, ответил академик, булькая водой, поблескивая резиновыми сапогами. — Тут, дражайший Аким Петрович, ежели захочешь утопиться — не утопишься. Разве только лежа, и то потребуется, чтобы на вас кто-нибудь навалился. А дно-то какое, как гуттаперча. Торф, покрытый налетом солончака. Видите по берегам рыжину — это от торфа. Как эти лиманы называются? — уже еле слышно донеслось от академика.
— Красные воды, — ответил Астафьев, с восхищением глядя, как смело академик пробирается к островку, все больше и больше утопая в густом, переходящем в ночь сумраке. — Пошли, Аким Петрович. А вы, Иван Петрович?
— На страже останусь.
— Ну, там поллитровочка есть, отпивайте за удачный выстрел, — посоветовал Астафьев и тронулся, уводя и Акима Морева.
Они сначала шли берегом лимана, то и дело спугивая дичь: она поднималась так, словно кто-то отбрасывал с воды черное покрывало, и Аким Морев невольно хватался за ружье. Это видел Астафьев и предупреждающе, как бы не замечая его суетливости, сказал:
— Сядете на островок — и ждите. Гуси дадут о себе знать криками.
— А утку как? Не будем стрелять?
— Нет. Она уйдет от нас на другие лиманы и не прилетит. При первом выстреле поднимется и уйдет. Ну, налетит на вас, тоже, конечно, стреляйте. Хотя не интересно. Гуся — интересно. Так вот, они скоро потянутся с кормежки. Обычно летят низко и переговариваются. «Как, дескать, покушалось, не пора ли нам на воду, где сядем?» и прочее-прочее… На своем, конечно, языке. Бейте в «переговоры» или ловите момент: несмотря на тьму, на какой-то миг, на какой-то, уловимой только охотниками, грани, вы на миг-мигов увидите гусей: и бейте в этот миг-мигов. Идите за мной, вот на этот островок, — и Астафьев первый шагнул в воду.