Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
«Да я — в сидячих», — хотел честно сознаться Аким Морев, но по охотничьим законам не положено унижать себя, и сказал: — Да. Сложно. Влёт-то. Особенно, когда первый раз. Но вы молодец: накрошили.
— Мы счастливые: в удачный перелет попали, — пояснил Астафьев. — Ну, складывай все в кучу… Иван Петрович, дели на четыре головы: такой у нас обычай.
— Только вы моих-то отдельно, — смущенно проговорил Аким Морев, которому хотелось именно «своих» гусей подарить Елене, но его все поняли по-своему, а академик даже подтвердил:
— Первая
Не успел Иван Петрович поделить дичь, как выскочило солнце и заиграло в рыжих водах лиманов, а травы, как бы освежившись за ночь, загорелись яркими огнями.
— Уток-то! — тяжко вздохнув, произнес Аким Морев, в котором вдруг снова зашевелился охотничий зуд.
— Да куда вам? Гусей и то некуда девать, — запротестовал академик, боясь, что секретарь обкома опять полезет в воду.
— Это конечно. Это верно, — снимая сапоги, говорил Аким Морев, однако не отрывая глаз от дичи, переполнившей лиман. — Что ж, Иван Яковлевич, проводите нас к Лагутину? Тут недалеко — километров сто… добежим.
— Обойдутся без меня? Это я про свои дела. Сегодня в районе обойдутся без меня. Пожалуй, сбегаем, — смеясь, согласился тот.
— Я с вами, — заявил Аким Морев и, забрав своих отмеченных ленточками гусей, сел в «газик», который вел Астафьев сам. — Дорогой побеседуем. Мы с вами не договорили, Иван Яковлевич, — добавил он, удобней устраиваясь на переднем сиденье.
— Стадо! Стадо! — вдруг закричал академик.
— Что за стадо? — придерживая машину, спросил Иван Петрович. — Какое стадо?
Но в это время и Астафьев остановил машину; и все увидели неподалеку от дороги крупных и гордых дудаков, или, как их еще зовут, дроф. Они, партия штук в пятнадцать, бродили по зеленеющей лужайке лимана, и вдруг все повернули огромные, шишкастые головы и удивленно уставились на машины. Серо-розоватые при утреннем солнце, массивные, в самом деле похожие на баранов, они напоминали что-то очень далекое, древнее.
— Чего же Аким Петрович не стреляет — ему ближе, — взволнованно заговорил академик, сам хватаясь за ружье, досадуя. — И зачем только в чехлы затискали? — И он рвал из чехла ружье, торопясь, потому и получалось у него все нескладно.
— Нельзя стрелять, — с величайшим сожалением произнес Иван Петрович. — Запрещено эту птицу бить. Запрещено.
Дудаки вдруг побежали на ветер и, разбежавшись, один за другим оторвались от земли. Размахивая широченными крыльями, они сначала чернью застлали небо, затем, удаляясь, четко выделились на чистой синеве огромнейшей величиной и снова напомнили что-то далекое, древнее…
Вскоре справа показалась Цимлянская плотина. Она горела на солнце башнями, башенками, подъемными кранами, походя на гигантскую бриллиантовую диадему.
— Может,
— Да нет. Зачем? — возразил Аким Морев, неотрывно глядя на величественное сооружение, и подумал: «Отсюда вскоре хлынет Большая вода в наши степи».
— Тогда влево, вдоль трассы будущего канала? — предложил Астафьев.
И машины взяли влево, по степи, отведенной под орошение.
Аким Морев знал, что эти степи прорезает извилистая речка Игла, в которой вода бывает только в начале весны. Цимлянское море при задержании первого паводка Дона поднимается на четыре метра выше уровня Иглы, и тогда речка хлынет вспять — не из степей в Дон, а из Дона в степи.
— Эта первая «проба пера», — проговорил он в шутку, — может дорого нам обойтись, Иван Яковлевич. Три района должны приступить к подготовке, чтобы с осени уже принять Большую воду на поля. А у нас ни опыта, ни знания этого дела.
— Дело новое, что и говорить, — ответил Астафьев. — Но ведь отделение Академии наук во главе с Иваном Евдокимовичем — ваш верный помощник. А потом, я думаю, надо серьезно втянуть в это дело машинно-тракторные станции и совхозы, — и Астафьев снова перевел разговор на занимавшую их тему о роли МТС в колхозах.
Но как только они вступили в степи Разломовского района, Акима Морева охватило то самое чувство, какое совсем недавно овладело им там, на скамеечке бульвара над Волгой.
Странное это было чувство: глядя на степи, на небо, на травы, он, Аким Морев, одновременно как-то ощущал, видел во всем ее — в этих степях, травах, в небе… и ему даже все время казалось, вот-вот где-то на пригорке появится она — Елена, и он немедленно подойдет к ней один и скажет ей просто, как просто говорят о хлебе: «Ведь я люблю тебя».
Но ни на каком пригорке Елена не появлялась. Впереди тянулись все те же степи, степи, степи, временами пересеченные балками, с крутыми, точно выдолбленными в жесткой глине, берегами. Местами степи уже распаханы, и сизая, как зола, пашня было до того гола, что казалась мертвой.
— Я пересяду к академику. Может обидеться: не вместе въезжаем в Разлом, — проговорил Аким Морев и, пересев в «Победу», спросил: — Куда направимся, Иван Евдокимович? Давайте к Анне Петровне: что-то чайку захотелось.
Но академик неожиданно возразил:
— На отделение: люди там меня ждут.
Отделение Академии наук строилось за Разломом, рядом с Аршань-зельменем. Туда надо было ехать через Разлом, но Иван Евдокимович уговорил шофера, и тот направил машину круговой дорогой.
— Ближе ведь, через Разлом… километров на тридцать ближе, — недоуменно проговорил Аким Морев.
— Будем проезжать через Разлом, люди нас увидят, Аннушке передадут, та и всполошится: не беда ли какая? — тихо произнес Иван Евдокимович, умоляюще глядя в глаза Акиму Мореву.