Волгины
Шрифт:
— Не суди по-старому, Кузьмич, — сказал Виктор. — Я тут кое-чему научился.
— Сколько фашистов свалил? — будто между прочим спросил Кузьмич.
— Пока шесть.
— За два месяца полдюжины. Ловко. Ну, спасибо, брат. Порадовал старика. А как ты тогда со штопорам, а? Над Ростовом? Передержал малость?
Виктор крутнул головой, засмеялся:
— Дурак был… Не вспоминай, Кузьмич…
Заговорили о главном, что волновало всех, — о положении на фронте.
— Скоро все изменится. Гитлер сломает себе шею, вот увидишь, — сказал Кузьмич. — Там такие гостинчики им готовят…
Они присели на жесткую затоптанную траву.
— Расскажи, Кузьмич, как в Ростове? — попросил Виктор.
Коробочкин свистнул.
— Я из Ростова на другой же день войны улетел. Скучаешь?
Виктор усмехнулся:
— Не то слово, Кузьмич: «скучать» теперь не приходится. Некогда.
Они помолчали, чувствуя, что короткий разговор их может прерваться каждую минуту и они так и не скажут друг другу чего-то самого главного, что должно было оставить в обоих удовлетворение встречей.
— Капитан Коробочкин, ко мне! — послышался голос полковника.
Коробочкин молодо вскочил, удивив Виктора своим проворством, строевым шагом подошел к полковнику, браво откозырял.
Молодые летчики столпились вокруг него, как гуси вокруг своего вожака…
…Вечером Кузьмич уезжал на грузовике полевой почты. Перед тем как сесть в машину, он отечески перецеловался со всеми своими питомцами, наставляя каждого ласковым словом.
— Толя! Сережа! Вася! — кричал он. — Все вы тут воюйте так, чтобы нашей школе да и мне, старику, не было стыдно. Да дуром в огонь не лезьте. А вы, товарищи истребители, приглядывайте тут за ними.
Коробочкин обнял Виктора, прижался прокуренными усами к его губам.
— До скорого свидания, Волгарь. Жди — еще самолетов привезу. Теперь уже под наступление.
Коробочкин полез в кузов грузовика. Виктор и все молодые провожающие летчики прощально замахали руками. Машина покатилась вдоль лесной опушки, подпрыгивая на перепаханной дороге. Виктору стало грустно, как никогда. Он вошел в лес и сидел там, под березой, в кустах, пока не надвинулись сумерки…
Его одолевали воспоминания. Казалось, их привез с собой на крыльях своего самолета Федор Кузьмич.
Каждая встреча в прошлом, лица и фразы приобретали теперь волнующую значительность. Ему казалось, что он недостаточно дорожил многим, чем владел и наслаждался до войны, не знал цены свободного времени — всех больших и малых даров, которые преподносила ему жизнь.
Жизнь была щедрой без конца, и Виктор беззаботно пользовался ее богатствами. Он мог просидеть всю ночь над длинным шутливым письмом друзьям, пуститься в лыжную прогулку, кинуться в штопор, чтобы показать свою удаль, часами сидеть за книгой или бродить с девушкой по улицам и ко всему этому подходить без мерила — не зная, что главное и что второстепенное. Так он мог пробыть целый месяц дома и ни разу не поговорить с матерью по душам. Как много мог бы он рассказать ей теперь, как хотел бы, чтобы она хотя бы на минутку оказалась с ним рядом! С какой радостью он заглянул бы в ее любящие глаза!
Виктор сидел под березой растерянный и опечаленный. Он гнал от себя воспоминания, а они все назойливее осаждали его; старался представить улицы родного города, измененные войной, вспомнил о друзьях, о сестре и братьях. Как бы хотел он встретиться с ними сейчас, накануне еще неведомых испытаний. «А Валя? Все так же дружит с Таней или пути их окончательно разошлись?» Теперь он не испытывал к ней обиды и многое бы отдал за то, чтобы повидать ее…
Вечерняя сырость плыла между кустов, острее пахли опавшие листья. Желтеющая вершина березы ярко светилась в лучах заката. Синее небо нависало над ней, как атласное покрывало. Зажглась в просвете между поредевшей листвой первая робкая звезда. Тишина, пропитанная ароматом увядающего леса, становилась плотнее, ощутимее. Виктор сидел в странном оцепенении, не имея сил оторваться от воспоминаний.
Невдалеке послышались голоса, громкий смех Роди Полубоярова. Летчики шли на ужин. Виктор вскочил, стряхнул с себя приставшие влажные листья. Смех Роди как бы вернул его в привычную обстановку. Поправив пилотку и небрежно насвистывая, Виктор пошел из кустов вслед медленно удаляющимся голосам.
В тот же вечер младший лейтенант Анатолий Шатров явился в землянку Виктора и, неловко опустив у порога потрепанный чемоданчик, доложил, что направлен командиром полка в его звено.
— Вот и отлично, воевать вместе будем, — приветливо сказал Виктор и протянул молодому летчику руку. — За боевую дружбу, не так ли?
— Точно, товарищ лейтенант, за боевую дружбу, — польщенный товарищеским приветствием, сказал чистым, приятным баском Толя Шатров и с чувством ответил на рукопожатие Виктора.
Виктор показал на сплетенные из ветвей нары:
— Располагайтесь. Немного не так, как в училище или дома, но бывает хуже. Эту ночь вы уже будете ночевать во фронтовой обстановке.
Шатров почтительным взглядом окинул осыпающиеся стены землянки и, повидимому, гордясь своим новым положением и тем, что будет теперь жить бок о бок с настоящим боевым летчиком, летать в его уже прославленном звене и делить с ним трудности походной жизни, стал деловито устраиваться на ночлег.
Наутро среди истребителей разнеслась новая весть: в полк приехал генерал. Говорили, что генерал привез ордена и будет вручать их отличившимся в последних боях летчикам.
По зову сирены на линейке, в березовой рощице, выстроились истребители — старые и молодые. Командир полка в ожидании встречи беспокойно прохаживался перед строем по расчищенной дорожке.
Стоя на правом фланге в ряду первых, Виктор с нетерпением ждал появления генерала.
Утро было тихое и солнечное, как во все эти дни. Желтеющую неподвижную листву березок пронизывали еще не по-осеннему горячие лучи, высушивали обильную росу. В кустах гудели шмели, и стоило закрыть глаза и подумать о войне, как гудение их начинало напоминать далекий гул самолетов. Совсем близко доносился упрямый стук дятла, долбившего сухую кору дерева.