Волгины
Шрифт:
Иван Дудников задумчиво смотрел вперед.
— Ежели то Польша, то где-то здесь, стало быть, и наша граница, — пояснил он.
Откуда-то, словно из-под земли, выросла тонкая и гибкая фигура Арзуманяна, а рядом с ней — приземистая и плотная — теперь уже майора Гармаша. Лица командиров отражали предельное возбуждение и нетерпение.
Гармаш и Арзуманян присели в окопчик, взглянули на карту. Затем Гармаш высунулся из окопа, вынул из кожаного чехла бинокль, посмотрел вперед, по сторонам, опустив бинокль,
— Граница! Вон она, товарищи!
И все устремили взгляды туда, где по самому взгорью вилась старая наезженная дорога. Вдоль дороги, как бы охраняя ее, выстроились крытые черепицей домики.
— Граница! Граница! — понеслось по рядам бойцов.
— Где? Где? Не вижу.
— Да вон она! Ты что думаешь: тут забор какой стоит, что ли? Граница — она линия, вот и все… — пояснил старый пограничник Дудников. — Знаки по ней были, заставы, а теперь их нету. Немцы, стало быть, поснимали…
— Братцы! Салют давайте! Салют! Освободили белорусскую землицу-матушку! — растроганно сказал кто-то. — Товарищ гвардии майор, разрешите?
— Другие уже давно эту границу перешагнули, а мы припозднились. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.
Гармаш снял каску, глубоко, словно много потрудившись, вздохнул.
— Подготовиться к салюту, — взволнованно сверкая ввалившимися, обведенными пыльной каемкой глазами, приказал он. — Три залпа из всех видов оружия! Огонь! Пли!
Веселый, раскатистый залп из винтовок, автоматов, бронебойных ружей прокатился над полем.
Всюду разносились голоса веселого оживления. Кто-то запел:
Широка страна моя родная!..— Теперь вперед! Другие царства-государства подневольные освобождать.
— Только бы не уползла гадина…
— Не уползет. В Берлине достанем…
Надвинулась грозовая туча, закрыла солнце, полил теплый, густой дождь. Блеснула молния. Ударил гром. И еще сильнее запахло жнивьем, обмолоченным зерном, хотя вокруг никаких токов не было и выстилалась только выбитая танковыми гусеницами, высохшая, перезрелая рожь.
— Микола! Микола! — укрываясь от дождя под плащ-палатку, говорил Иван Дудников. — Помнишь, как мы на границе стояли с тобой, а? Как будто вчера это было.
— Не тут это. И не похоже, — усомнился Микола.
— Верно. Не тут. Но не все ли равно? А только опять мы сюда пришли, Микола!
Несмотря на ливший как из многих тысяч желобов ливень, батальону было приказано подтянуться и вновь идти вперед. Нельзя было отрываться от ускользающего противника ни на шаг, и бойцы, отряхиваясь, рысью побежали прямо через поле к польскому селу — по ту сторону границы… Зашлепали по грязи солдатские сапоги. Но все забыли об усталости, бежали с удвоенным упорством.
Иван Дудников и Микола несли в руках
С окраины села густо забил пулемет.
— Ложись! — раздалась команда.
— Где он? Откуда бьет? — запыхавшись, спросил Дудников.
— Кажись, из того будынку, из подвала, — ответил зоркий Микола. Откуда-то сзади захлопали минометы. Стальные с зубчатым оперением груши полетели через головы бойцов, падая и взрываясь у стен крытых черепицей халуп.
— Давай обойму, ефрейтор! — прилаживая за бугорком противотанковое ружье, крикнул Дудников. — Я его сейчас подсеку. Ну-ка, душегуб, получай!
Дудников тщательно прицелился, ударил. С басовитым свистом пошла вперед бронебойная пуля. Дудников выстрелил три раза подряд. Сквозь нечастую сетку затихавшего дождя было заметно, как вокруг низкого оконца подвала закурилась известковая пыль.
Пулемет продолжал стрелять.
— Воевать за границей, оказывается, не легче, — сердито заключил Дудников. — Ну-ка, подползем ближе.
Ружье было тяжелым Дудников и Микола тащили его вдвоем, как длинную кочергу: один — за дуло, другой — за цевьё. Мины вокруг них раз за разом ковыряли землю. Облепленные грязью, потные, обозленные, усталые, они подбирались к доту все ближе. Снова залегли у бугорка, и Дудников стал стрелять по амбразуре дота. Пулемет наконец замолчал.
— Вперед! — разнеслась позади команда.
Опять в небе вспыхнула молния, зарокотал мирный гром, сливаясь с отрывистым и глухим грохотом рвущихся снарядов.
Пехота кинулась вперед. Подхватив ружье, бронебойщики, тяжело топая и скользя по размокшему жнивью, побежали вслед за ней…
На окраине села пехотинцы Гармаша, обтекая низкие жалкие халупы, уже завязывали ближний бой с засевшими в костеле гитлеровцами.
Иван и Микола подбежали к домику, из которого недавно строчил пулемет. Оттуда уже выскочили двое бойцов с разгоряченными красными лицами.
— Прикончили двух гадов, первых на польской земле. А пулемет кто-то раньше нас разворотил, — крикнул на бегу боец и, упав за каменную изгородь, застрочил из автомата вдоль улицы.
И опять пришлось Ивану и Миколе прилаживать у стены свою бронебойку, помогать пехоте выковыривать из каждой щели врагов. Проползли в тыл первые раненые, обагрившие кровью братскую землю Польши.
И снова команда:
— Вперед! Вперед!..
Бронебойщики забежали в первую халупу, нахохлившуюся черной от времени соломенной крышей. Во дворе — голо, из каждой щели глядит страшная, невиданная бедность. На гребне крыши пустое гнездо аиста — птицы улетели.
— Не сладко, видать, живут, — заметил чумазый от грязи Дудников.