Волгины
Шрифт:
— Дети в таком возрасте забывчивы, — утешил сына Прохор Матвеевич, когда Анфиса увела мальчика. — А вообще с матерью — загвоздка. Надо бы подумать тебе и об этом. Память памятью, а что минуло, то сгинуло. Дитю мать нужна, понятно? Вот эта Парася, чем плохая женщина? Лучше матери не подыскать. Правда, простая только. Но простота и культура — это, брат, сейчас совсем другие понятия.
Алексей смутился, скупо ответил:
— Не будем пока говорить об этом, отец. Вот кончится война, и мать будет.
— А до этого?
— До этого? Ждать осталось немного, —
— Жаль, жаль, — вздыхал старик. — Славная эта женщина — Парася. Со слезами уехала. Не хотела оставлять Лешку. Да и он, мальчишка, долго капризничал. Давай ему мамку — и вся недолга. Прямо щекотливое положение… Попробуй втолковать ему сейчас: дескать твоя настоящая мама умерла, а это не настоящая, да ты еще третью обещаешь. Где уж тут разобраться ребенку…
— И нет необходимости ему сейчас разбираться в этом, — продолжал хмуриться Алексей. — Пусть подрастет, тогда я ему сам все объясню… И тетю Анфису надо предупредить…
Прохор Матвеевич вздохнул:
— Ладно…
Всем существом деда уже завладел маленький внук. Приходя с работы, старик тотчас же принимался возиться с ним, придумывая для него новые игры, сам строгал, вытачивал и окрашивал для него игрушки, водил гулять.
Алексей пробыл в доме отца всего двое суток Все это время он неотлучно проводил с сыном, исподволь овладевая раскрывавшейся перед ним душой ребенка. Что-то подсказывало ему, что и Леша уже потянулся к нему. Но Алексей и не подозревал, какое смятение вызвал он в душе сына своим появлением, какую любовь, смешанную с благоговением, пробудил к себе…
Он переживал короткие часы еще не испытанного счастья. Детский лепет, звонкий голосок, произносивший слово «папа», часто устремленные на него ясные глубокие глаза — все будило в нем такие сложные чувства, что он не в силах был разобраться в них, а только с наслаждением отдавался им.
Улетал Алексей из Ростова с бодрым чувством. Возникшая за короткий срок привязанность к нему Леши как бы укрепила в нем сознание отцовского права на него, сознание, что это был его сын, его надежда, его радость. Теперь оставалось только взять его к себе и передать в надежные руки женщины, верной фронтовой подруги и прекрасной души человека. Алексей не переставал переписываться с Ниной. Она писала ему все чаще, и письма их были проникнуты одним стремлением — поскорее соединить свои жизни.
Вернувшись на строительство, Алексей с новым воодушевлением окунулся в работу. Время шло… Нина и Таня писали ему сначала из Польши, потом из Восточной Пруссии, с берегов Одера и наконец из-под Берлина…
Эпилог
Стоял сухой и жаркий июль 1945 года. Великие события потрясали мир. Давно отзвучали победные салюты, а в воздухе, казалось, все еще были разлиты радость и ликование.
Нина и Таня попали в первую
Алексей заранее списался с Ниной, что лучше было бы встретиться с ней в Ростове, в доме отца, а потом уже ехать к нему на новое местожительство.
Мысль встретиться с Ниной в Ростове понравилась всем — отцу, Тане и особенно Нине. Она ответила, что сбывается ее мечта, что она счастлива и ждет не дождется той минуты, когда увидит его и Лешку, которого уже называла своим сыном.
И вот Алексей, получив десятидневный отпуск для устройства домашних дел, выехал в Ростов. С дороги он послал телеграмму отцу и Павлу, чтобы тот приехал в назначенный день повидаться с ним.
Таня и Нина накануне тоже выехали из Берлина домой. Таким образом, все должны были съехаться в дом отца. Не хватало только Виктора; его полк в это время был переброшен на Дальний Восток, на маньчжурскую границу. Валя Якутова все еще служила в госпитале, расположенном в одном из городов восточной Германии. Она переписывалась теперь со всей волгинской семьей и сообщала, что их госпиталь будет свернут неизвестно когда, что она очень тоскует по Виктору и хлопочет о своем увольнении из армии.
Приехав в Ростов в полдень и не застав отца дома, Алексей помчался на фабрику. Отец встретил его в скверике радостными восклицаниями.
— А я уже телеграмму от Танюшки получил. Завтра должны прибыть. Ведь вот хорошо как образовалось. И Павлуша должен быть.
— Полный парад победителей. — весело засмеялся Алексей. — Только Витьки не будет, жалко.
Старик пожурил сына, погрозив пальцем:
— А ты, Алешка, скрытный. Секретов и отцу не выдаешь. Что же это ты? Мамашу отыскал сыну и молчишь? Она мне письма, приветы, а я ничего не знаю. Нехорошо, брат, нехорошо.
Алексей снисходительно улыбнулся:
— Ничего, отец. Так оно было вернее. Теперь — задача подготовить Лешу…
Прохор Матвеевич подхватил с жаром:
— Уже подготавливаем. Анфиса тут постаралась… Уж она, сынок, и так и сяк новую мать расписывает. А про Парасю — ни слова… Да он, сердечный, спрашивал, спрашивал о ней, а потом перестал — позабыл, наверное…
Алексею стало грустно: он писал Парасе в Вязну, посылал ей деньга, приглашал приехать на житье в Ростов.
Парася ответила коротким письмом, посоветовала «не быть за нее в беспокойстве», потому что все у них хорошо, а больше ей ничего не нужно. Письмо заканчивалось пожеланиями всему семейству Волгиных самого большого счастья, какое только есть на земле.
Вечером приехал Павел. Тяжело топая и шумно отдуваясь, он ввалился в комнату, схватил растерявшегося Алексея в мощные объятия, словно намереваясь задушить. Братья крякали, смеялись, приговаривая:
— Ну вот! Эх, ты!.. Вот и опять! Алешка! Какой ты!
— Павлуша! Пузанок ты мой! Ну, поздравляю. Я счастлив.
— Ну полно, полно! Кажется, все кончилось! Все, все!
— Все ли?
— А что еще?
— Ну, знаешь ли… Мало ли?
— Не каркай…