Волгины
Шрифт:
Павел ходил по кабинету на цыпочках, чтобы не разбудить жену, которая спала с двумя детьми, Борей и восьмилетней Люсей, в соседней комнате.
Но Евфросинья Семеновна все же проснулась, спросила сонным голосом:
— Ты уже встал, Павлуша? Куда так рано? Позавтракал бы…
Павел на носках шагнул в спальню жены. На него пахнуло теплым запахом детской.
— Нынче главный массив начнем… пшеницу, — наклонясь к жене, прошептал Павел. Комбайны пойдут… Кирюшка с тачанкой должен сейчас подъехать.
—
— Ладно, Фрося, в поле позавтракаю.
— Опять в поле… И обедать не придешь… Когда это кончится?.. — недовольно проворчала жена.
На Павла строго смотрели черные, подернутые сонливой дымкой глаза; миловидное чернобровое лицо теплилось слабым румянцем; тугая длинная, толщиной в руку, темная коса змеей сползала по голому смуглому плечу.
Такая же, темноволосая кудрявая детская голова торчала рядом из-под одеяла. Боря сладко спал, по-детски беспомощно полуоткрыв рот.
Павлу захотелось погладить его по голове; Фрося озабоченно смотрела на мужа.
«Как будто все попрежнему… Фрося, дети… И в то же время все не так… И в глазах ее что-то другое… Сердится за что-то?..»— подумал Павел.
Он не отличался нежностью, редко и скупо ласкал жену, а сейчас ему захотелось сказать ей что-нибудь вроде: «Не беспокойся, все обойдется» или даже прикоснуться неловкими губами к ее полной загорелой щеке, но тут же, подчиняясь своей натуре, подумал, что все это пустяки, и, буркнув, что вряд ли вернется к обеду, вышел из спальни.
Под окном раздался звонкий перестук колес тачанки, фырканье лошадей. Подъехал Кирюшка, совхозный кучер. У Павла была легковая машина, но он пользовался ею только для дальних поездок, а на ближайшие участки всегда выезжал на паре сытых гнедых рысаков.
Павел был насквозь степным человеком, хотя детские годы провел в городе. Так неожиданно для Прохора Матвеевича Волгина сложилась судьба старшего сына. После окончания сельскохозяйственного института Павла направили на работу в район, и с этого времени он уже не выезжал оттуда, занимая ответственные посты от районного агронома и заведующего земельным отделом до директора крупного зернового совхоза.
Он и женился здесь, взяв в жены дочь станичного казака Фросю, служившую до этого в финансовом отделе счетоводом.
За пятнадцать лет работы в донских и кубанских степях он закряжистел, огрубел; речь его изобиловала смешанными доно-кубанскими оборотами и словечками. И одевался он так, как одевались все руководители района, — носил узкие мягкие сапоги, широченные галифе и серебристую кубанку с малиновым верхом.
Тачанка катила по пыльной, мягкой, как бархат, дороге. По сторонам стеной стояла, клоня грузный колос, вызревшая пшеница-гарновка.
Глаз не мог охватить ровных, как спокойное желтеющее море, безмятежных
В бирюзовую небесную высь вдруг взмывал пестрокрылый кобчик и, с минуту попарив в воздухе, камнем, по-разбойничьи, сваливался в пшеницу.
Из-за изгиба дороги, мелькнув в пшенице соломенными шляпами-брилями, выпорхнула звонкоголосая стайка пионеров в коротких сатиновых штанишках.
— Вы откуда, хлопцы? — свешиваясь с тачанки, полюбопытствовал Павел.
— А мы из пикета! — отрапортовал ломающимся голосом черноволосый, коричневый от загара паренек, выделявшийся своим высоким ростом среди всех остальных.
— Какого пикета? — ласково щурясь, спросил директор.
— Да с пикета, — вмешался рыжий, с вздернутым носом и зелеными глазами. Мы хлеб стережем… Может, диверсанты будут на парашютах спускаться…
И зеленоглазый опасливо взглянул на небо.
— О-от як, — усмехнулся Павел. — Ну стерегите, хлопцы, да позорче… Оце дило!
Пионеры, оживленно щебеча, двинулись дальше, и соломенные шляпы снова потонули в пшенице.
«Война… И тут война…» — подумал Павел.
У загонов уже ревели комбайны, мощные «коммунары» и «сталинцы», похожие на вышедших на пастбище допотопных чудовищ, высоко поднявших хоботы. Возле них суетились люди, ярко пестрели на солнце женские платки и кофточки.
Тачанка подкатила к стоявшему у самой дороги комбайну. Он уже выстриг в густом массиве пшеницы широкую, теряющуюся у самого горизонта, золотящуюся ровной стерней улицу. На ней бугроватой шеренгой лежали валки свежей соломы.
«Один ряд уже прошел», — с удовлетворением отметил Павел.
Кузов бункера был полон литого, как дробь, янтарно-желтого зерна. Первый грузовик с щедрой данью земли уже отъезжал от комбайна.
Павел слез с тачанки, медленно, вразвалку подошел к комбайну. С штурвального мостика на него смотрел круглолицый парень в темносинем запыленном комбинезоне и широком, как зонт, бриле. Внизу, у хедера, суетился комбайнер, хулой, сутулый, и очках, какие надевают летчики перед полетом.
— Здорово, Шуляк! — густым басом поздоровался Павел.
Комбайнер на секунду поднял голову, блеснул мутными стеклами очков.
— Доброго здоровья, товарищ директор!
Стоявшие у комбайна женщины, повязанные до самых глаз платками, так же дружно ответили на приветствие.
— Ну, як дила, Шуляк? — осведомился Павел. — Чего стоишь?
— Зараз поеду, Павло Прохорович. Трошки пришлось отрегулировать.
— Не высоко стерню оставляешь?
— Да вот же и я думаю…
— А Андрий где?
— Да его же еще вчера в военкомат вызвали… Повестку получил…