Волгины
Шрифт:
— А ты слыхал, что дед в том селе говорил? Слух есть: Гитлер споткнулся на Днепре. Я так планую: еще дня два, и мы с тобой прямо на Жлобин выйдем. Там лазейку и найдем.
Продолжая какую-то свою мысль, Дудников сказал:
— Не могу я в этих чертовых лесах скитаться, не зная, откуда тебя фашистская пуля клюнет. Да и смотреть на себя совестно. Чи мы бойцы Красной Армии, чи кто? Грязные, в лохмотьях, заросшие.
Дудников с ожесточением сплюнул, замолчал. Вдруг он насторожился, присел. Впереди
— Машина идет, — вполголоса сказал Дудников. — Ныряй, Микола!
Они быстро свернули в сторону, залегли в кустах. По дороге медленно прополз черный грузовик, нагруженный мешками. На мешках сидели четыре немца с винтовками. По всем признакам, это были нестроевые солдаты.
Когда грузовик скрылся в отдалении, Иван Дудников и Микола Хижняк вышли из кустов.
— Ну, ежели немцы повстречались, значит село близко, — заключил Дудников.
Дорога стала отлого спускаться в балку. Стало сумрачнее и тише.
Совсем стемнело, когда путники подходили к небольшому селу, залегшему вдоль узкой речки, у самой опушки леса.
Они свернули с дороги, пошли задами вдоль конопляного, горько пахнущего поля, то останавливались, прислушиваясь, то вновь продолжали путь.
— Машин не слыхать. Может, немцев тут и в помине нет, — предположил Дудников.
— Если бы так, — коротко ответил Микола.
Они присели в высокой конопле, недалеко от двух крайних изб, стали слушать.
Тяжелая кладбищенская тишина нависала над селом, точно в нем все вымерли.
— Никого не слыхать. Аж жутко, — прошептал Дудников. — Ты, Микола, посиди тут, а я вроде как разведаю вот эти хаты. Если все в порядке — свистну.
— Валяй. Не напорись, гляди.
Дудников исчез. Не прошло пяти минут, как раздался тихий свист.
Микола встал и с сильно бьющимся сердцем, пригибаясь, вышел из конопли.
Хата была низкая, тускло освещенная каганцом, всей своей обстановкой, выбеленной печью, рушниками на окнах, домотканными дорожками на земляном, густо смазанном глиной полу она напоминала уже о близости Украины.
Две женщины — одна высокая, пожилая и темноликая, другая молодая, румяная, светлая лицом — выжидающе опасливо и недоверчиво смотрели на гостей.
— Хозяюшки, нам бы молочка и хлебца, — попросил Дудников. — Пристали мы, заночевать бы где-нибудь…
С этой фразы начиналось всегда знакомство наших путников с множеством людей, которые давали им приют и пишу во время их трудного странствия.
Женщина пристально всматривалась в бородатые, темные от пыли лица прохожих.
— Парася, нехай в клуне хлопцы заночуют. Дай им повечерять, — сказала она румянощекой молодайке.
— Спасибо, хозяюшка, — ответил Дудников.
Они сняли свои пустые торбы, расположились на лавке. Дудников, уже научившийся чутьем
— Немцев богато в селе, хозяюшка?
— Ваше счастье — нет ни одного. Нашего села гитлеряки боятся, как чертяка церкви. А вы ж далеко идете? — спросила пожилая женщина.
— Может, далеко, а может, и нет, — уклончиво ответил Дудников, наливая в кружку из кувшина парное пахучее молоко.
— Кажите прямо: до Червоной Армии або до партизан пробираетесь? Чи я не бачу?
— А чего тут бачить, мать! Идем — и все. Значит, идти нужно. В свои края пробираемся, — сказал Дудников.
Помолчали. Микола часто поглядывал на окна, ел торопливо, недоверчиво посматривая на женщин. Иван чувствовал себя, как всегда, спокойно и свободно, отдыхая после долгого пути. За перегородкой закричал ребенок, и молодайка скрылась за ней.
— А ваши же мужики где? Вижу, у молодицы дите совсем маленькое, — вытирая усы, словоохотливо заговорил Дудников.
— У Параски мужик в Червоной Армии був, а зараз, може, так же, як и ты, гдесь скитается, — ответила хозяйка. — А дытына це не наша.
— А чья же? — спросил любопытный ко всему Дудников.
— Не знаем. Были мы в Барановичах, на станции. Стали бомбить. Очнулись мы с Парасей — дывымся, а у ней дытына в руках.
— Да ну? Вот случай! Чужой, выходит. Потерял кто-нибудь. И матери не нашлось?
— Вот и не нашлось. Ежели бы нашлась, разве мы бы не отдали? А так жалко бросить. Ведь у Параси самой дите было, да померло.
Парася вышла из-за перегородки, прижимая к груди ребенка.
— Парася, — как будто давно был знаком с молодайкой, ласково заговорил Дудников, — так как же это ты дитя нашла?
Парася светло улыбнулась:
— А я и не помню… там трудно было що-нибудь бачить…
— Ну, а ежели родители найдутся, отдашь?
— А вин мини уже як ридный. Такий гарненький. Зачем же я его буду отдавать? — покачала головой Парася и стала целовать ребенка.
— Ну, мать, спасибо тебе за хлеб-соль, — вставая и отряхивая крошки, сказал Дудников. — А теперь мы с дружком пойдем в клуньку да поспим до зорьки. А там и дальше в дорогу. Вижу, вы наши люди. Скажи, тетка, до Жлобина еще далеко?
— До Жлобина? — на минуту задумалась тетка Марина. — До Жлобина, мабуть, еще верстов восемьдесят. Парася, выглянь-ка: никого там нет на улице?
Парася вышла и быстро вернулась.
— Никого не видать.
— До Жлобина… — задумчиво повторила тетка Марина. — А як же вы думаете идти до Жлобина? Через Глушу або через Бобруйск? Тут нам все дороги знакомые до самого Днепра и дальше. Ведь мы сами с Киевской области — годов шесть, как сюда приехали жить. Мужья наши тут в колхозе работали… А вы знаете, где Червона Армия?