Волк насторожился
Шрифт:
Охранники Фрола осторожно приближались, поводя пистолетами. Вразнобой сухо захлопали контрольные выстрелы.
Фрол, опустив наган, стоял над лежащим навзничь Бесом. На лице бывшего боксера читалось одно невыразимое удивление, стекленеющие глаза уставились вбок, горло разорвано парой пуль, кровь тугими толчками выбивалась на песок, превращая его в грязно-бурую кашу…
Историческая веха в истории Шантарска. Почти такая же, как налет на Шантарский острог орды нанятого маньчжурами Шадибейнойона, крестьянский бунт против губернатора Сперанского, лично известного императору Николаю Первому, или взятие города Тухачевским. День, когда
Данил подошел, на ходу запихивая пистолет в карман. Глаза Фрола были мечтательно-жуткими, в них светилась неизвестная бездна. Но это мгновенно прошло, едва вор в законе понял, что за ним наблюдают.
— Вот так, — сказал он, кривя рот. — Почирикали…
У машин Беса хлопнул одиночный-выстрел, стукнули крышки багажников — их на всякий случай осматривали.
Голова у Данила была совершенно пустая — ни мыслей, ни эмоций, одна звенящая легкость. Он уже представлял, что сейчас началось в городе.
— Бог ты мой, кстати умер Батенька… — пробормотал он. — Ах, как кстати…
— А он еще не умер, — Фрол улыбнулся одними губами, словно двумя пальцами растянули резиновую маску. — Но к полудню обязательно умрет, а уж к вечеру-то непременно…
Данил осмыслил сказанное не сразу.
— Теперь понимаю, как становятся авторитетами… — сказал он то ли собеседнику, то ли самому себе.
— Ты пока что понял, как о с т а ю т с я авторитетами… — без выражения сказал Фрол. Отвернулся, посмотрел на элегантнейшего негра — тот стоял у джипа, держа автомат стволом вниз, — хмыкнул-хехекнул, явно копируя незабвенный смешок Сухова из «Белого солнца пустыни». — Правда, впечатляет… А в запасе было еще что-нибудь?
— Да конечно, — сказал Данил. — Но и этого хватило выше крыши.
Негр был русский. Такое случается. Франсуа Петрович Помазов являл собою один из довольно многочисленных плодов Всемирного фестиваля молодежи и студентов, имевшего место быть в 1957 году. Пламенный интернационализм в сочетании с сексуальным любопытством породил самые неожиданные мимолетные романы — в самых причудливых сочетаниях рас, национальностей и колеров кожи. Сколько заграничных лялек покинули просторы нашей Родины «затяжелевшими», истории неизвестно. Правда, статистике неизвестно также, сколько «фестивальных» младенчиков запищали в границах Отечества девять месяцев спустя. Немало, определенно.
Будущая мамаша Франсуа угодила на фестиваль в качестве знатной ткачихи, комсомольской суперзвездочки захолустного уральского городка. К неграм в ту пору в российской глубинке отношение было нежно-трепетно-братское. Их любили горячо и заочно — как зверски угнетаемых зарубежным империализмом. А потом оказалось, что угнетаемые — не какие-то там абстрактные скелетики, громыхающие цепями, а вполне сытенькие мужики, проявлявшие к белым девочкам недвусмысленный интерес и сами вызывавшие томительное любопытство у провинциальных красоточек, не изведавших ничего, кроме прямолинейного лапанья на танцплощадке.
Мамочку Франсуа спас от всеобщего презрения, конечно же, фестиваль и время — в семьдесят седьмом ее без раздумий зачислили бы в валютные шлюхи и затравили, но в упорхнувшие хрущевские года черномазики были овеяны романтическим ореолом пролетарского братства и коммунистического единения. К тому же комсомолочка твердила, что обрюхативший ее Франсуа — героический подпольщик из джунглей, сражавшийся за свободу родины от злых колонизаторов в пробковых
Она, впрочем, этому искренне верила, поскольку так сказал сам Франсуа (который на самом деле был вторым сыном туземного короля и на плантациях сроду не гнулся, проезжая мимо них исключительно в папашином «кадиллаке»)…
Провинция не любит удивляться долго. Когда схлынули первые пересуды и сплетни, кроха-негритенок прекрасно вписался в жизнь уральского медвежьего угла — ну, бегает, играет в «чику» и лазит по садам, как все сорванцы. В конце-то концов, конечностей у него тоже четыре, а голова одна, и бананов не просит, поскольку в жизни их не видел…
Записали его «Петровичем» из головы — поскольку милиционеры в паспортном столе, как ни мучили мозги, не придумали, какое отчество можно образовать от имени «Франсуа». В жизни его кликали Федькой.
Куда может угодить индивидуум, наделенный классическим внешним обликом негра, но рожденный русской и воспитанный славянами в глубинке? Если только не загремит допрежь в колонию вместе с белокожими шпанистыми подельниками?
Правильно, тут и думать нечего…
Органы взяли его на прицел, едва Франсуа загребли на действительную, и после демобилизации чернокожий уралец куда-то испарился. В детали Данил не вникал, разумеется, до сих пор, но по редким обмолвкам восстановил основной пунктир: пребывал Франсуа скорее в Штатах, нежели в Африке (впрочем, краешком зацепив и Черный континент), и сгорел, когда к янкесам перебежала очередная курва в серьезном звании. Ноги-то он унес, но дальнейшая карьера пошла наперекосяк, и после различных перипетий потомок принца всплывал то в качестве волонтера казачьей сотни в Приднестровье, то частным сыщиком в краях поспокойнее. В октябре девяносто третьего он до последнего сидел в Белом доме, откуда благополучно ушел, как гвоздь сквозь туман — никому из полупьяных ментов в многочисленных линиях оцепления просто в голову не пришло, что мечущийся по улице, жалобно чирикающий что-то на непонятном наречии негритос в ненашенском костюмчике может оказаться убежденным русским националистом, известным в Приднестровье как Неро Драгуле — Черный Дракон… Последние года полтора он, правда, смирно сидел на исторической родине, заведуя чуточку загадочным частным охранным агентством.
Сейчас он тщательно разбирал автомат. Выщелкнул в карман патроны, облил детали спиртом из плоской фляжки, чиркнул спичкой. Синевато-бледное пламя продержалось недолго, но всякие отпечатки пальцев испарились начисто, нечего и искать. Поднял голову, уже не улыбаясь, спокойно спросил:
— Назад той же тропой?
Фрол кивнул, подал ему пухленький конверт. Франсуа Петрович, черный красно-коричневый, сунул его в карман, не заглядывая внутрь, пожал руку Данилу, светски раскланялся с Фролом, сел за руль и повел джип к выходу из карьера, возвращаясь к грузовику, где его прятали вместе с машиной, — спокойный, несуетливый профессионал.
Фрол, глядя вслед, задумчиво сказал:
— Деньги прячут, не считая, лишь идеалисты и профи — но какой тут, к черту, идеализм… Сколько живут те, кто его обсчитывают?
— С недельку, — сказал Данил.
Разобрал ТТ и облил его спиртом из оставленной Франсуа фляжки, щелкнул зажигалкой, присев на корточки.
— Давай и мой заодно, — Фрол протянул наган, уже с выщелкнутым пустым барабаном. — Петрович, ты что это вдруг набычился?
Данил медленно выпрямился, отряхнул колени и сказал: