Волк среди волков
Шрифт:
— Да разве я мог думать, что меня так подло одурачат, и кто — свои же родственники! — сердито воскликнул ротмистр. — Я знал, что тесть у меня скареда и падок на деньги, как кот на валерьянку. Но что он накинет петлю на шею собственной дочери, нет, Штудман, этому я и сейчас не верю…
— Господин фон Тешов человек неглупый, — заметил Штудман. — Составляя такой договор, он знал, что он невыполним. Значит, у него была какая-то своя цель — можешь ли ты что-нибудь сказать по этому поводу, Праквиц? Помогите
— Откуда мне знать, что думает отец… — сказала фрау фон Праквиц, но под внимательным взглядом Штудмана она покраснела.
— Я швырну ему в физиономию эту писанину! — крикнул ротмистр. — Я подам в суд…
— Согласно параграфу семнадцатому всякое возражение против какого-либо пункта нарушает арендный договор. Как только ты подашь жалобу, ты уже больше не арендатор. При каких обстоятельствах был составлен этот договор? Он ведь новый, а ты уже некоторое время здесь хозяйничал…
— Э-э, да это все старые истории, никакого отношения к делу не имеющие. Когда я вернулся из армии, у нас ничего не было. Пенсии мне не полагалось, я ведь считался изменником своей родины. Вот мы и пристроились здесь сначала «погостить». Я был без дела: ходил с дорогим тестем в поле, помогал, — работал я здорово, рук не покладая. Тогда меня это занимало. Ну, вот как-то он мне и сказал: «Я стар, возьмите всю эту муру как она есть в свои руки, рано или поздно все Эве достанется». И тогда я начал хозяйничать самостоятельно…
— Без всякого договора?
— Да, без договора.
— А сколько за аренду платил?
— Ничего не было обусловлено. Когда ему нужны были деньги, я давал, если у меня были; а когда не было, он ждал.
— А потом?
— Да… как-то он сказал: «Давайте заключим договор». Вот мы и заключили этот проклятый договор, и теперь я влип!
— Так ни с того ни с сего и сказал: «Заключим договор», — верно, что-нибудь произошло.
— Ничего не произошло! — быстро крикнул ротмистр. — Я просто тогда не подумал.
— Ты чего-то недоговариваешь, — настаивал Штудман. — Так как же, сударыня?..
Она опять покраснела.
— Послушай, Ахим, — сказала она робко. — Может быть, все-таки сказать? Лучше будет…
— Э, что вспоминать давнишние истории! — проворчал ротмистр. — Штудман, ты настоящий крючок. Что тебе с того, если ты и это еще выведаешь договор от этого не изменится.
— Сударыня! — умолял Штудман.
— Незадолго до того, как поднялся вопрос о договоре, я поссорилась с Ахимом, — тихо сказала фрау фон Праквиц. — На него опять напала ревность…
— Эва, прошу тебя, не будь смешной!
— Нет, Ахим, так оно и было. Ну, вы своего друга знаете, и я его тоже знаю. Сразу вскипит, подымет шум, можно подумать, что мир рушится. Кричит о разводе, о нарушении супружеской верности — ну, слушать это не
— Милая Эва, — сказал ротмистр церемонно и с чувством собственного достоинства, — если ты будешь продолжать в том же духе, я надеюсь, ты разрешишь мне уйти из конторы. — Однако он остановился в дверях. — Кроме того, я был совершенно прав, флирт с Трукзесом…
— …С тех пор уже много воды утекло, — поспешно перебил Штудман. Пожалуйста, сядь, Праквиц. Не забывай, что разговор идет о твоих деньгах…
— Я больше ничего не хочу слышать обо всех этих историях! — грозно заявил ротмистр, однако сел.
— Продолжайте, сударыня, — попросил Штудман. — Итак, произошла небольшая супружеская размолвка?
— Да, и, к сожалению, мой отец ее слышал, хотя мы этого и не знали. С того дня его нельзя разубедить, что Ахим меня мучает и третирует…
— Смешно! — проворчал ротмистр. — Я такой спокойный, миролюбивый человек, каких мало…
— Несколько недель подряд он все приставал, чтобы я разошлась с Ахимом…
— Что?! — крикнул ротмистр и вскочил со стула. — Вот так новость! Чтобы ты разошлась со мной?!
— Сядь, Праквиц, — постарался его урезонить Штудман. — Ты же сам говоришь, что это давнишние истории. Жена с тобой не развелась…
— Нет, папа понял, что я не хочу. Он гораздо больше ко мне привязан, чем это кажется. — Она опять сильно покраснела. — Ну, и в конце концов появился этот договор…
— Теперь мне все понятно, — сказал Штудман, он на самом деле был очень доволен. — И тебе тоже все, надеюсь, понятно, Праквиц, и теперь ты знаешь, как себя держать. Ваш муж изнервничается, станет невыносимым, разорится, его неспособность к управлению имением будет доказана, он запутается в долгах…
— И это называется тесть! — возмущенно воскликнул ротмистр. — Я всегда его терпеть не мог, но все же думал, что в своем роде он человек неплохой…
— Голубчик Праквиц, — осторожно съязвил Штудман, — некоторые люди только потому склонны считать других неплохими, что так им удобнее. Но если ты не возьмешь себя в руки и дашь понять тестю, что тебе кое-что известно, тогда тебе крышка!
— И не заикайся! — гневно воскликнул ротмистр. — Я должен высказать ему свое мнение! Как о нем вспомню, так до белого каления дохожу!
— В таком случае, как только завидишь его, поворачивай обратно. Праквиц, ради жены возьми себя в руки! Обещай нам, что не дашь себе волю, не затеешь ссоры, сдержишься. Уйди, скажи: господин Штудман все уладит — и кончено! Это будет твоему тестю гораздо неприятнее, чем если ты распетушишься, он только того и ждет.
— Я не распетушусь, — сказал ротмистр обиженно, — петухи петушатся — я не петух!