Волк среди волков
Шрифт:
— Точно коршуны! — в бешенстве восклицает толстяк. — Эта сволочь всегда чует добычу еще быстрее, чем мы.
И он бросает подозрительный взгляд на верхушку вала.
Но ни один сучок не треснул в кустах. Ни один камешек, задетый проворной ногой, не упал вдоль склона. Они давно улепетнули со своей добычей, эти коршуны. Ограбленный, раздетый до белья, комически жалкая фигура, ротмистр Иоахим фон Праквиц-Нейлоэ спит под моросящим дождем сном пьяного. Слишком слабый, слишком слабый человек: о препятствия, о преграды, которые закаляют
— Вы хотели побеседовать с этим господином? — еще раз насмешливо спрашивает лейтенант. И в душе ликует: „Желания умирающего сбываются! Как же ты-то будешь обесчещена, если уже твой отец вот до чего докатился“.
— Ну и свинство! — злится толстяк, не спуская глаз с лейтенанта.
Он попал в положение того лодочника, которому надо перевезти волка, козу и кочан капусты — а у него в маленьком челноке есть место только для одного из трех. Он может следить за лейтенантом или оказать помощь ротмистру, то и другое вряд ли совместимо.
— Черт с ним, с господином фон Праквицем, пусть себе сидит, — злобно советует ему лейтенант. — Никто ведь не видел, что мы нашли его здесь, а я, — мне поневоле придется держать язык за зубами.
Толстяк не отвечает, он стоит в раздумье.
— Лейтенант! — говорит он решительно. — Встряхнитесь! Скажите, кто разболтал про склад оружия, — и убирайтесь на все четыре стороны!
Лейтенант колеблется.
— Это касается только меня. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой совал нос в это дело. Но я даю вам святое, честное слово, что все это была пустая бабья болтовня, не злая воля…
Толстяк стоит в раздумье.
— Я должен знать имена, — говорит он. — Это ведь не только фройляйн фон Праквиц.
— Это не фройляйн фон Праквиц, — поспешно отзывается лейтенант.
Вдруг ужасный удар под ложечку сбивает его с ног. Толстяк обрушился на него, точно внезапно сорвавшаяся буря. Под этим градом ударов нечего и думать об отпоре. Лейтенант растянулся на земле, прежде чем успел прийти в себя. Толстяк сует руку в его карман и вынимает револьвер.
— Без предохранителя, в кармане — ну и сволочь! — разражается он бранью. — Так-то, мальчик, теперь делай без оружия то, чего тебе не миновать! Но я вернусь к тебе раньше, чем ты думаешь.
Лейтенант лежит на земле, он не в состоянии ответить. Болит все тело, но еще больнее ему от злобы и отчаяния. Этот безжалостный, жестокий великан — он уже у скамьи, он поднял ротмистра на руки.
„Надо встать! Надо идти…“ — думает лейтенант.
Пробегая мимо, толстяк еще угощает его напоследок страшным пинком в бок, лейтенанту чудится, будто, убегая, он смеется, хихикает… „Хочет так меня изувечить, чтобы я не мог удрать!“ — соображает лейтенант.
Он лежит, он ждет, когда к нему вернутся силы, ждет глотка воздуха, благословенной минуты решения.
„Это мой последний шанс, — думает
Шатаясь, подымается он, дважды в этот день его свалили наземь, второе падение было ужаснее первого.
„Нельзя так плестись, надо идти быстро, надо бежать“, — шепчет он, останавливаясь и хватаясь за дерево. Все лицо его горит, ему кажется, что оно превратилось в кусок окровавленного, ободранного мяса. „Ведь нельзя же так в город, у меня, должно быть, ужасный вид, он меня изувечил, этот подлец, эта свинья! Как раз этого он и добивался!“ Лейтенант почти плачет от жалости к себе. Почти плачет, потому что плакать — малодушно. Он стонет: „О боже мой, о боже! Я с радостью умер бы. Почему мне не дают спокойно умереть? Неужели никто в мире не поможет мне?“
Через минуту он заметил, что снова шагает. Он уже вышел из крепостного района, он на городских улицах.
„Но надо же идти быстрее, быстрее, — думает в нем кто-то. — Он меня непременно накроет, не здесь, так в гостинице. Да, смотри, чучело, вот как выглядит тот, кто ими заклеймен“.
И громко, вызывающе, точно в пьяном задоре, он выкрикивает:
— Смотри, чучело!
— Здравствуйте, господин лейтенант, — сказал ему вежливый, очень вежливый голос. — Господин лейтенант, верно, уже не помнит меня?
Сквозь туман оглушающей боли лейтенант попытался узнать это лицо. В его постыдной униженности этот вежливый, холодный, бесстрастный голос приятно взволновал его. Ему казалось, что уже целую вечность ни один человек не говорил с ним так.
— Редер, — подсказал ему тот. — Меня зовут Губерт Редер. Я был лакеем в Нейлоэ — не у тайного советника, у молодых, у ротмистра…
— А, вы тот, — чуть ли не обрадовался лейтенант, — тот самый… Когда я хотел влезть на каштан, вы отказались помочь мне. Да, помню…
— Но теперь я охотно помог бы вам, господин лейтенант. Как сказано, я больше не служу в Нейлоэ. Похоже, что вы, господин лейтенант, нуждаетесь в помощи…
— Да, — пробормотал лейтенант, — я упал. — Подумав, он поправился: — На меня напали.
— Не могу ли я чем-нибудь услужить вам, господин лейтенант?
— Убирайтесь, не приставайте ко мне! — вдруг крикнул лейтенант. Провалитесь вы вместе с вашим Нейлоэ, все вы приносите мне несчастье!
И он прибавил шагу, чтобы избавиться от спутника.
— Но, господин лейтенант! — произнес бесстрастный голос рядом с ним. Ведь я же не из Нейлоэ. И, как сказано, я больше там не служу, короче говоря, меня прогнали…
Лейтенант вдруг остановился.
— Кто вас прогнал? — спросил он.
— Господин ротмистр, — ответил тот. — Господин ротмистр меня нанял, и господин ротмистр меня прогнал, — никто другой и права не имеет по закону.
Он говорит это с каким-то глупым удовлетворением.