Волк в ее голове. Книга II

Терехов Андрей Сергеевич

И лампа не горит.

И врут календари.

И, если ты хоть что-то мне хотел сказать…

То уж скажи.

Она специально?

Вся ситуация какая-то идиотская. Я искал Диану, будто средневековый рыцарь – Грааль, а теперь… теперь-то что?

Вспомнив о дыхании, я беру чистый бинт и кладу отмякший кусок балахона

в карман. А куда ещё?

– Ты здесь живёшь? То есть, видно, но…

Диана нервно хихикает.

– Нравится? Дёшево, блядь, и сердито.

Меня прямо-таки корёжит от её мата.

– Н-нравится? – неуверенно повторяет Диана, и гитара стихает.

– Да, наверное.

Я выливаю полбутылки хлоргексидина на открытую рану и стискиваю зубы.

О, да.

Б-бодрит.

Диана кивает пару раз и выщипывает из гитары что-то средневековое. Взгляд её затуманивается.

Я вытаскиваю из горки лекарств детский пластырь (рыбки, крабики, лягушата и даже мышка на автомобиле), раздираю упаковку, отлепляю бумажки от клеящей поверхности.

– Веро… Твоя мама…

Диана не реагирует, – не расслышала? – молча отставляет гитару и гремит чем-то в углу, пока я нарезаю пластырь тонкими полосками.

– Сисечку? – Раздаётся «чпок», и по комнате проходит ягодный аромат. – Предложила бы ещё что-нибудь, но, как говорится, ни говна, ни ложки.

Я мотаю головой, и Диана неловко отпивает из розовой полторашки. Давится. Кашляет.

– Такое малинное. То есть, малиновое. Точно не будешь?

Она отпивает снова – большими жадными глотками, будто это вода, будто Диану мучает столетняя жажда.

– В последний раз, когда мы пробовали че-то алкогольное, нас с тобой едва не загребли. Так что нет, не пью.

– Артур Арсеньев: «Ничего, кроме «Корвалола»!

– Ха-ха. А твой диабет?..

– По-прежнему со мной. – Диана глупо хихикает. – На последней диспансеризации одна бурятка, которую непонятно каким хуем занесло на наши широты, сказала, мне надо жрать соль, блядь, с пониженным содержанием соли, потому как у меня давление, и сахар, блядь, с пониженным содержанием сахара, потому как у меня… – Диана разводит руками. – Ди-а-бет.

Она поднимает бутылку, чокается с кем-то невидимым, и, прошептав «Слава Сатане!», отпивает. Вороновы глаза блестят в полумраке, худая тень подрагивает на стене. На миг кажется, что нас с Дианой не разделили четыре года, что мы дома, а не на каком-то складе, и где-то рядом Вероника Игоревна, и батя, и пахнет с кухни жареной картошкой с грибами, и бубнит телевизор… А потом реальность возвращается, вновь распарывая, разрывая меня от макушки до пяток на двух людей: ПРОШЛОГО и НАСТОЯЩЕГО.

Я вздрагиваю, как-то озноба.

– Ты здесь из-за мамы?

Диана хрюкает и, видимо, чуть не давится коктейлем.

– Ну, как? – Она вытирает рот. – За склад не надо платить. Если никто не знает, что живёшь тут. Маманя… да-а-а…

Диана

выпячивает острый подбородок, отпивает из «сисечки», и по комнате растекается неловкое молчание.

– Жаль, что всё так…

Пластырями я с силой стягиваю края раны, и боль затыкает меня.

Иногда лучше молчать.

Поверх пластырей ложится бинт и кружит вокруг рёбер. Не знаю, как мы с ним заживём в подобном мумиеобразном виде, но пару дней придётся друг друга терпеть.

– По-моему, это прикол, – говорит Диана с усмешкой человека, который ВСЁ ПОНЯЛ. На порез она нарочито не глядит.

– Чё?

– Твой визит.

Я вопросительно смотрю на Диану, и она объясняет, взмахнув бутылкой:

– Не знаю… снять меня тайком, выложить в сеть.

– «В сеть»? – От удивления я роняю бинт. – На кой чёрт мне так делать?!

– Не знаю, потроллить глупую Диану.

– Ты совсем?! Когда я тебя «троллил»?

Диана опускает взгляд, и неуютным воспоминанием-бумерангом возвращается «Повешение, потрошение и четвертование»: видосы Валентоса, разбитая чашка, молчание Дианы.

– Ладно, забей. – Она нервно смеётся. – Ну да, мама снова дезинтегрировалась. Трах-тибидох-тибидох. Всё, блядь, как прежде.

– Не матерись.

– Ох, простите, ваше сиятельство.

Я нагибаюсь и поднимаюсь с пола бинт. Капля крови, разведённая хлоргексидином, скатывается по моим рёбрам и шлёпается в бледно-красную лужицу.

О, Господи!

Диана видела это? Взбесится, если увидит? Обидится? Ей будет пофигу?

– Всё логично. – Она хмыкает. – Ну, говно же дочь из меня: обижаю святых, курю, матерюсь… курю. Любой бы сбежал. – Диана прерывается и отпивает. – Чел, мне так тупо тебя видеть. Как НЛО встретила.

– Сорян, тут НЛО накапало. – Я нерешительно указываю на кровь.

Диана встаёт со второй попытки, подходит. Пламя свечи вздрагивает и разгоняет тени на стенах каморки.

– Это дофига любезно с твоей стороны. Смотрится тошнотно. – Взгляд Дианы переходит с окровавленного пола на меня. – А ты вырос. И причесон такой…

Диана беззвучно шевелит губами и тихо повторяет:

– Вырос.

«А ты материшься и воруешь вещи», – едва не отвечаю я. Мы стоим слишком близко друг к другу, и малиновое дыхание Дианы, её пот, запах, тепло её тела – они дразнят и смущают. Или коробят? Что-то в Диане очень коробит меня, и это грустно.

Чёрные глаза напротив расширяются.

– Тебе так нельзя домой. Я поищу…

О, да, Диана снова идёт в тёмный угол. Коктейль, ножницы, гардероб – что там ещё? Ламборджини?

– У тебя мужская одежда?

– С такими плечами на тебя налезет только мамино, – отвечает Диана и добавляет после странной паузы: – Мамино…

Я с ознобом представляю, как Диана собирала вещи и покидала дом: следом за Вероникой Игоревной, в неизвестность.

Следом за мамой, которая свалила второй раз в жизни.