Волк за волком
Шрифт:
– Пожалуйста, Эд. Даже если ты преуспеешь, что, по-твоему, Гестапо сделают с мамой и папой? Ты их уничтожишь...
Она могла бы сказать ему, что рядом с их резиденцией во Франкфурте ожидают оперативники из сопротивления, готовые забрать Вулфов далеко в безопасное место, как только миссия будет исполнена. Объяснить, что их настоящая дочь также в безопасности и не является киллером мирового уровня.
Но времени на это не было. Феликс вновь нападал. Из-за того что он лишь хотел сдержать сестру, его движения были неуверенными, медленными, легкими для отражения. Яэль позволила ему дойти до окна и свисающих
Она отбежала назад, впилась ногтями в тяжелый бархат и потянула. Занавески упали, и комната вновь залилась светом. Феликс споткнулся под тканью: ослепленный и ошарашенный. Яэль сработала быстро, придавливая его к полу и крепко обматывая. Когда она закончила, она отодвинула немного ткань, чтобы Феликс смог дышать.
Яэль знала, что должна была сделать. Она воспользовалась правой рукой, чтобы закрепить ткань. (Он уже дергался, как будто бабочка, пытающаяся вырваться из кокона.) Второй рукой она достала из пояса пистолет.
Феликс перестал двигаться и замер под ней. Глаза прикованы на левой руке. Но смотрел он не на П38. Когда Яэль проследила за его взглядом, он увидела волков. Все пять: без бинта, бегущие, бегущие, бегущие, в то время как шелк кимоно собрался у ее локтя.
Чертов свободный рукав!
Брат Адель даже не смотрел на оружие. Он был слишком зачарован татуировкой. Черными зверями, охватившими руку его сестры.
– Что это?
Не что. Кто.
Кто, кто, кто, кто, кто.
– Ты должен был поехать домой, - Яэль хотелось заплакать, когда она произносила эти слова. Она повернула пистолет в руке, рукояткой вперед.
Феликс проследил за ее движением. Его глаза были так похожи на Адель, полные того же льда и медленно появляющегося понимания, что что-то не так.
– Я не понимаю, - наконец, сказал он.
– Поймешь, - сказала ему Яэль - И когда это случиться, знай, что мне жаль. Ты хороший брат.
Она не смогла ударить так же сильно, как в прошлый раз. Когда с делом было покончено, она не смогла смотреть на Феликса слишком долго. Она освободила его от бархата, порвала простыни и приспособила их под веревки. Три вокруг ног, два вокруг запястий, одну вместо кляпа. Даже если Феликс проснется до окончания бала, у него займет несколько часов, чтобы освободиться.
Когда с брат Адель было покончено, и он был надежно спрятан под кроватью, Яэль попыталась повесить шторы обратно, поправить прическу и макияж. Вернуть все, как было раньше.
Некоторые вещи слишком сломаны, чтобы их починить.
Может, Феликс прав? Насчет семьи? Насчет мира? Насчет... нее? Насколько сломанной должна быть вещь, чтобы ее уже не починить?
Отблеск серебра поймал взгляд Яэль. Карманные часы Мартина лежали на полу под телевизором. Он, должно быть, выпал из кармана Феликса, когда тот первый раз напал. Яэль наклонилась и взяла часы в руки. Почувствовала тепло их металла, нацарапанное имя мертвого брата, пульс часов все еще тикал по ее коже. Яэль закрыла глаза и вспомнила все те маленькие частицы, разбросанные по столу. Брат Адель разбирался в том, что казалось невозможным беспорядком. Он взял все частички и вновь их объединил.
Часы в ее руках не были красивыми или идеальными, но они были целыми. Сквозь разбитое стекло можно было увидеть
Она должна подготовиться. Сделать себя... целой.
Яэль сделала звук телевизора тише, так что теперь была только тишина, села на кровать и в последний раз закатила рукав. Волки. Столько времени прошло с тех пор, как она в последний раз смотрела на них, прослеживала их пальцами, называла по именам. Так давно, что волк Влада был уже не раной. Так давно, потому что она забывала помнить. Она слишком увлеклась жизнью.
Волк Мириам шептал из их барака, через свечу без пламени и воска: Никогда не забывай...
Поэтому Яэль проследила за каждым. Один за другим. Жизнь за жизнью. Волк за волком.
ТОГДА
УЛИЦА ЛУИСЬЕН
ГЕРМАНИЯ, ТРЕТИЙ РЕЙХ
НОЯБРЬ 1955
Каждую ночь, прежде чем Яэль сворачивалась клубочком под одеялом (до того, как оно скручивалось от ее беспокойного сна), она смотрела на свою руку. Она смотрела на собственную кожу и чернила, которые национал-социалисты туда поместили. Она позволяла призракам поселиться рядом с ней и шептать. И она не боялась.
Но цифры начали изнашиваться. Она не могла стереть их. И не могла забыть. Воспоминания и призраки принадлежали ей. Цифры - нет.
Она будет помнить (кто они, кто она), но на собственных условиях, через свои чернила. Поэтому она отправилась на поиски человека с улицы Луисьен.
Он был не таким, каким она его себе представляла (тату-мастер с черного рынка). Он был аккуратным мужчиной, светлокожий блондин, держащий квартиру в чистоте. Это была маленькая площадь с белыми стенами: голые деревянные полы, зарисовки в отдельных папках, за ними древесный уголь.
Игл видно не было, но Яэль знала, что они здесь. Иглы были причиной ее визита, причиной ее слежки за этим человеком с черного рынка.
– Чего именно вы ищете?
– мужчина говорил медленно. Даже его шаги были осторожными, обходящими чистую комнату. (Все в Германии ходили, как на иголках. Легальными были их действия или нет.) - У меня есть пейзажи. Портреты. Уголь, акрил, масло.
Он был настоящим художником. Большинство из них давно истребили. Фюрер, все еще обозленный своими неудачами в Вене, быстро избавил Рейх от настоящих произведений искусства. Яэль видела, как талантлив был этот человек, по открытому блокноту на столе. В линиях художника была забота, они изгибались и крутились так же ласково, как прикосновение любимого человека.
– Я ищу чего-то более... постоянного. В чернилах, - она произнесла слова так, как велел ей последний приславший ее сюда.
– Понимаю, - артист перестал шагать.
– Следуйте за мной.
Шкаф оказался большим, чем казался. Прикрытый фальшивой панелью и крупными пальто. Внутри стоял стул, бутылки с чернилами и лоток, как у неулыбчивой медсестры: полный бинтов, стерильности и тампонов.
И игла. Она была более сложной, чем та, которая впечатала цифры Яэль: с пружинами, шурупами и длинной, длинной рукояткой. Она практически совсем не была похожа на иглу. Но острие было там. Оно ожидало проникнуть и уколоть. Скользнуть в ее кожу.