Волки и медведи
Шрифт:
В этой богатой беспечной провинции никто, за исключением членов пожарной команды и нескольких гордящихся своей квалификацией электриков, не работал в Городе. Невозможно было узнать, что происходит хотя бы на Невском – не то что на Финбане. Обращаться к местным контрабандистам? Эти сочли бы делом чести соврать. Послать телеграмму Николаю Павловичу? Почему-то я был уверен, что Канцлер мои вопросы проигнорирует. Оставалась попытка послать телеграмму на Финбан.
На почте было холодно и неприютно. Отсутствие посетителей и грязный, в чернилах и застарелом жире, прилавок выдавали,
Я взял шершавый бланк из скудной стопки, взял – посмотрев на чернила и перья – тупой карандаш и написал: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ СООБЩИ». (Это финальное «сообщи», крупный росчерк телеграфного стиля, считалось у нас необходимым.) Поломав голову, я выбрал в адресаты Календулу, расписался и перебросил бланк тётке. Тётка флегматично перебросила его гвардейцу.
– Эй! – сказал я. – Эй!
– Военная цензура, – сказал гвардеец. Маленькие тупые глазки не моргнули. Короткие толстые пальцы сграбастали телеграмму и застыли.
– Послушай, я начальник экспедиции. Я могу тебе приказать.
– Нет, Разноглазый, – ответил гвардеец спокойно. – Приказать мне может только Грёма, тьфу, Сергей Иванович. Вот иди прикажи ему, и поглядим, прикажет ли он мне. – Цензор нахмурился и зашевелил губами. Ему было нелегко найти знакомые буквы. – «Что случилось», – прочёл он наконец вслух. – С кем?
– Что «с кем»?
– С кем случилось?
– А твоё какое дело?
– Такое, что я не для мебели сижу. Я контролирую… – Он запнулся, расстегнул пуговицу на мундире, полез за пазуху, выудил мятую бумажку, поизучал её, подвигал ртом. – Контролирую информационные потоки. Чтобы граждане не черпали сведения о происходящем из клеветы и слухов. Сведения о происходящем можно будет почерпнуть из информационного бюллетеня Временного правительства. Когда его издадут.
– Ты видишь, что написано? Я не рассказываю о том, что происходит здесь. Я спрашиваю о том, что происходит там. Ответ тоже будешь проверять? Где Грёма?
– Я всё проверяю. Сергей Иванович на объекте.
– Каком?
Он сделал вид, что не слышит. «Государственная тайна», – было написано на его плотно сжатых устах. Символ власти, которым я и так и сяк махал у тупицы под носом, вынудил его помрачнеть и набычиться, но не уступить.
Хлопнула дверь, ввалилась баба в огромной песцовой шапке и с двумя хозяйственными сумками, раздувшимися до размеров баула.
– Дусь! – крикнула она с порога. – Уже слышала? Убийство у нас! Чего творят, проклятые!
– Прекратить истерику! – рявкнул, обрадовавшись, цензор.
– Ой, спугалась-обоссалась! – Баба брякнула сумки на пол, заломила шапку и пошла на амбразуры. – Совсем совести нет у бесстыжих! Понаехали на нашу голову! Сброд уголовный, а не оккупанты нормальные! Воруют да разбойничают, режут ночью по закоулочкам! Ещё погоны нацепил, блатота!
– Я вот тебя, ведьму, закрою на трое суток за оскорбление мундира, – сказал гвардеец, задыхаясь. – Национальная Гвардия
– Ой, грабят-насилуют! Дусь!
Дуся подняла глаза от книги и вновь опустила.
– Вот в этом, – сказал я, – ваша проблема, Национальная Гвардия. Не умеете с людьми.
– А ты хто такой?
Я снял очки. Баба отпрянула и быстро поплевала через плечо.
– Тьфу-тьфу-тьфу, не на нас, в медный таз. Замкни зубы и губы злому сердцу!
– Да ладно. Ты давай, мать, рассказывай.
Новость жгла ей язык, и это было сильнее страха или негодования.
– Зарезали мужика ночью, – выпалила она. – Пошёл, говорят, склады проверять. Чего пошёл? Небось от жены на свиданку на сторону, проверяльщик мандавошкин. Так и нашли, без штанов под мешком с мукой.
– Может, это был сахар?
В глазах бабы загорелась решимость до последнего отстаивать свою версию.
– А я говорю, мука это была! Так и стала вся красная!
– Не к добру, – сказала Дуся невозмутимо и перевернула страницу.
– Ну ты, Дусь, как всегда, рыба замороженная. Сестра, называется! Я к ней, а ей хоть бы хны! сидит! глаза портит!
Дуся и ухом не повела.
– Ты, Мань, лучше в сберкассу пойди, – сказала она, – расскажи Вальке. Она рада будет.
– Ещё б ей не быть, – пренебрежительно сказала Маня. – Ещё б не радоваться. Это ты, Дуся, как неродная – в кого пошла, мамка до сих пор свою фамилию по слогам читает. Только Валька – дура, неинтересно мне о серьёзных вещах ей рассказывать. Обсудить хочу, а не ахи её выслушивать. Дусь, да оторвись ты! Сестра!
– Мне нужно сообщить Грёме, – встревоженно сказал гвардеец. – Тьфу, Сергею Ивановичу. Разноглазый, отнеси записку, а? Он в «Альбатросе».
– Тебя не сообщать поставили, а контролировать, – сказал я, наслаждаясь. – Тебя поставили на пост, вот и стой.
Я заметил, что под казённые нужды в Автово отвели самые неказистые здания. Если мэрия напоминала сарай, то прокуратура находилась в унылом, давно не ремонтированном двухэтажном доме без каких-либо архитектурных примет. Бельэтаж занимал Следственный комитет. На втором этаже, временно предоставленном Молодому, не бывал никто, кроме мух, мышей и пыли, и числился он за Прокурорским надзором. По буро-зелёным стенам теснились образцы протоколов и жалоб. Тусклые лампочки через одну не горели. Попавшийся мне в коридоре хмурый и явно похмельный Серый показал нужную дверь.
Молодой был ещё в постели, причём с двумя блядьми, одна из которых делала ему минет. Сам он полулежал, откинувшись на подушки, и неспешно курил.
– Не помешаю?
– Ну заходи.
Я устроился в уголку. Помещение помыли, почистили и украсили кожаной мебелью – но серый потолок пятнали омерзительные разводы и потёки, а грязные окна, во избежание лишней возни, завесили тяжёлыми бархатными портьерами. Изголовье широченной новой кровати упиралось в обшарпанные канцелярские шкафы. Стеклянные дверцы шкафов изнутри были завешены зелёными шторками. Под стеклом письменного стола лежала грубая бледно-синяя обёрточная бумага. Пахло старой бумагой, свежим табаком и сексом.